Иван Фирсов - Лазарев. И Антарктида, и Наварин

Столпившиеся вокруг кадеты объяснили, что «покорен» означает «сдаюсь», а потому борьба окончена. Андрей встал и подал руку лежавшему. Поднявшись, тот, нисколько не обижаясь, дружелюбно ухмыльнулся и, не отпуская руки, представился:

— Унковский Семен…

…Миша прислушался. По коридору торопливо протопали. Громкая барабанная дробь поднимала кадет.

Для Андрея, Миши и Алексея начинался первый день многолетней жизни в корпусе, познания «хитростных мореходных наук».

После победы у Гангута [12] Во время Северной войны (1700–1721) у Гангута авангард русского галерного флота под командованием Петра I 27 июля 1714 г. разгромил шведскую эскадру и захватил все 10 кораблей. Это первая крупная морская победа русского флота. Петр учредил в Петербурге Морскую академию. Сюда перевели из Москвы классы Навигацкой школы. При Елизавете из академии образовался Морской кадетский корпус…

Нынче он располагался на набережной Невы. Науки будущим офицерам преподавали разные — математику и философию, географию и астрономию, разные языки. Обучали танцам и фехтованию. Среди педагогов были и раньше здесь замечательные. Такие, как Магницкий [13] Магницкий Леонтий Филиппович (1669–1739) — преподаватель математики в Школе математических и навигацких наук в Москве, автор первой «Арифметики» (1703). и Курганов [14] Курганов Николай Гаврилович (1725? — 1796) — педагог, издатель, просветитель, автор известной «Российской универсальной грамматики» (1769), позже называемой «Письмовник». . А нынче Лазаревым пришелся по душе и капитан 1-го ранга Платон Гамалея [15] Гамалея Платон Яковлевич (1766–1817) — капитан-командор, участник многих сражений. До 1788 г. плавал в Балтийском море, с 1793-го преподавал морское дело, издал и составил «Высшую теорию морского искусства» (1808), действительный член Академии наук. , инспектор классов.

Однажды в классную комнату в сопровождении преподавателя математики вошел худощавый, среднего роста, черноволосый офицер. Приняв рапорт старшего гардемарина, он кивком разрешил кадетам сесть. Преподаватель начал перекличку по журналу:

— Лазаревы — первый, второй, третий!

На инспектора устремились настороженно-пытливые, не по-детски серьезные глаза. Гамалея припомнил: трое братьев-сирот приняты в корпус нынешней зимой, говорят, не ленивы, надобно приглядеться… Перекличка закончилась. Из распахнутых окон приятно обдавало теплым майским ветерком. С Невы доносился скрип мачт и снастей, хлопали на ветру паруса проходивших судов, с пристани слышались боцманские трели, крики матросов, разгружавших шхуну, запахи Балтики наполняли класс.

— Господа кадеты, — начал Гамалея. Андрей незаметно подмигнул Мише. За три месяца пребывания в корпусе они уже попривыкли к неучтивости и грубости многих наставников, особенно ротных командиров. Миша с любопытством вслушивался в непохожую на прежние речь, наблюдал иную манеру общения.

Капитан 1-го ранга продолжал:

— Ныне возрождается флот Российский. В море Средиземном виктории сопутствуют флагу нашему под командой знаменитого адмирала Ушакова. Флот наш, однако, славен не токмо делами военными, но и проходцами именитыми, открывателями земель дальних. Недалече времена, когда корабли наши вояжами вкруг света опояшут нашу землю. На то и ваша подмога потребна станет.

Наступило лето — кадеты разъезжались на каникулы по домам. Те, кому ехать было некуда, — такие, как Лазаревы, — оставались на лето в корпусе. Державин наказал братьям быть у него с первого дня каникул. Однако они упросили ротного командира оставить их в корпусе и начали учиться ходить на шлюпке. Сначала гребцами, а через месяц со старшими учениками уже ходили под парусами и вскоре управлялись с ними не хуже опытных кадет. В конце лета Андрея и Михаила взяли в поход на тендере до Кронштадта, как отменно обучившихся ходить на шлюпке.

Едва августовское солнце поднялось над горизонтом, тендер отошел от набережной. Все лето проходив на шлюпке, Михаил не спускался по Неве дальше Елагина, и Финский залив все время манил его своими дальними просторами. Нынче все не так. Давно миновали стрелку, Васильевы острова, зюйдовый ветер утих, а Лазаревы, сидевшие на кливер-шкотах, словно завороженные, неотрывно всматривались вперед, в бескрайний горизонт, и лишь иногда переводили глаза на удалявшиеся справа и слева берега. Кливер заполоскало, и коуш больно ударил засмотревшегося Мишу по затылку.

— На кливер-шкотах!.. — с кормы понеслась отборная унтер-офицерская брань.

Михаил Лазарев, закусив губу, не чувствуя боли, ловко выбрал шкот, но нос тендера уже вышел на ветер, и набежавшая волна, ударившись в правую скулу судна, окатила братьев каскадом брызг. Кливер лениво наполнился ветром, нос наконец увалился, и тендер, медленно набирая ход, лег курсом на Котлин. Ветер посвежел, крутые волны пенились барашками. Тендер накренился. Втугую выбранные паруса все быстрее тянули его вперед. Финский берег уже был виден, слева чуть маячили петергофские постройки, прямо по носу простирался бескрайний простор. Поскрипывала мачта, легкий посвист временами слышался у задней шкаторины паруса, шальные брызги, размельченные ветром, приятно бодрили лицо.

— На шкотах! Готовьсь к повороту! Поворот оверштагом! — донеслась с кормы зычная команда.

Справа по курсу уже явственно просматривались мощные бастионы Кронштадтской цитадели…

Поздними вечерними сумерками тендер ошвартовался у родной стенки Морского корпуса. Усталые кадеты шнуровали убранные паруса. Ныли натруженные ладони, ломило поясницу, опаленные ветром и солнцем, горели лица. Хрустя сухарями, кадеты перебрасывались шутками. На баке Миша вместе с другом Алексеем Шестаковым укладывал кливер и с удивлением обнаружил, что, несмотря на утомление и поздний час, настроение было превосходное. Вспомнилось, как зевнул на шкотах. Он улыбнулся и почесал шишку на затылке.

— А что, брат, побаливает? — Затягивая шнур, Шестаков участливо посмотрел на друга.

— Не-ет, — Миша, сжав губы, замотал головой.

Кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся.

Пряча улыбку в прокуренные усы, присел на банку старый боцман Акинф Евсеев, или, как его любовно звали кадеты, Евсеич. Все лето присматривался он к Мише, хвалил не раз за сметку и сноровку.

— Ну, ну, так уж полфунта железяки по затылку шмякнуло, саднит небось. Это что, на море каждый час головушки лишиться можно. Волна-то — она могуча, да глупа, особенно в океане. Потому-то, брат, глядеть надобно в оба, ни-ни, чтоб зевать. Не токмо себя погубишь, а и товарищей своих, и судно потопишь.

На стенке послышался топот, подбежал дежурный прапорщик:

— Лазарев-первый! К дежурному офицеру по корпусу!