Александр Струев - Царство. 1955–1957

— Это да, да!

— В первую очередь надо принимать в высшие учебные заведения детей из рабочих и крестьянских семей. Следует исключить поступление в вузы морально неустойчивых людей.

— Вижу, ты двумя руками за высшую школу взялся! — одобрил Хрущев.

— Я уже записку в ЦК писал, но пока на нее не отреагировали.

— Мне напиши, я отреагирую!

Министр оборонной промышленности Устинов сообщил Брежневу о неудачном старте ракеты Р-7. Этот провал убил Леонида Ильича, он не своим голосом промямлил Хрущеву о неудаче. Тот, не дослушав, бросил трубку. Брежнев пытался звонить Королеву, но Королев не отвечал. Его заместитель Глушко рассказал, что конструктор заперся в кабинете и никого к себе не пускает. Брежнев налил стакан коньяка. Руки у него дрожали. Королевские неудачи потрясали, ракеты падали одна за другой! Брежнев уже не надеялся, что Никита Сергеевич оставит его на посту Секретаря ЦК, в лучшем случае, отправят послом в какую-нибудь Гватемалу, чтобы не маячил перед глазами. Леонид Ильич залпом осушил стакан и схватился за сердце. Костя Черненко, не мешкая, принес валидол и вызвал доктора. В брежневском аппарате царила тревога.

Никита Сергеевич уезжал домой с отвратительным настроением. Не справился Ленька с заданием! Микоян за него заступался, говорил, при чем тут Брежнев, не Брежнев же технику придумывает?

— Заступник! — шипел Хрущев. — Все равно выгоню в три шеи, и того и другого! Ну, Королев! Ну, Брежнев!

Хрущевский кортеж свернул на Яузскую набережную и покатил в сторону Энергетического института, где последний год доучивался Сергей. Обычно отец с утра завозил его на занятия, а вечером, если часы отъезда совпадали, подхватывал домой. Зная, что отец за ним едет, Сергей послушно стоял на улице.

На перекрестке появился правительственный эскорт. Описав дугу, машины остановились около одиноко стоящего на тротуаре паренька. Дверь приоткрылась:

— Залезай! — скомандовал отец.

Сергей юркнул в автомобиль. Кавалькада двинулась дальше.

— Видела? — спросила у подруги застывшая на противоположном конце улицы девица.

Обе они были студентками того же Энергетического института.

— Хрущевский сынок!

— Вот бы за него замуж! — мечтательно протянула вторая.

— Опоздала, место уже занято! — отозвалась первая.

— Эх, не повезло!

Подъезжая к Огарево, хрущевская машина сбила собаку, прямо переехала через нее. Собака выскочила из-за деревьев и помчалась наперерез движению, маленькая такая, дворняжка. Водитель «ЗИСа» не пытался объехать животное, не затормозил — резкие маневры категорически запрещала инструкция Гаража особого назначения, основное в управлении правительственного автомобиля было не обеспокоить пассажира внезапным торможением или резким маневром. Когда колеса переезжали несчастное существо, ощутился заметный толчок. Хрущев видел, как под колеса бежит пес, но надеялся, что и водитель его видит и отвернет в сторону.

— Куда прешь?! Животное погубил! — прокричал Никита Сергеевич. — Тебя кто ездить учил?!

— Простите, Никита Сергеевич! — пробормотал шофер.

— Изувер!

От собаки осталась раскуроченное кровавое тело.

— Бежала себе псина, никого не трогала! — сокрушался Хрущев. — Видишь, дура на дороге, так пропусти! Нет, бл…, давит! А если б человек выбежал, тоже б убил?!

Водитель пристыженно жался к рулю.

— То ракеты взрываются, то собак давят! — негодовал Никита Сергеевич.

Вечером Хрущева навестил Микоян, принес новые виды мороженого, хвастался.

— Ты, Анастас, точно помешался на мороженом!

— Чего на мороженом? В тот раз рыбные консервы приносил, карпа в томате пробовали и печень трески, забыл?

— Помню.

— Ты еще хвалил.

— Хвалил, и сейчас говорю — хорошие консервы.

— Теперь мороженое пробуй.

— Не буду, кусок в горло не лезет!

Микоян, тем не менее, стал выкладывать из сумки-холодильника эскимо, рожки, вафельные стаканчики и совершенно новый вид — крем-брюле.

— Давай, Никита, покушаем!

Продолжая хмуриться, Хрущев сел за стол.

— То у нас, Анастас, ракеты не летят, то дураки собак давят!

— Про ракету слышал. На-ка, вот это, с орешками! — протянул завернутый в фольгу брикетик Микоян.

Хрущев ел без удовольствия.

— И еще Жуков задолбал!

Анастас Иванович вскинул голову:

— Жуков?

— Ходит, долдонит про памятник солдату-победителю, словно мы его делать не желаем, будто не любим нашего солдата, наш народ!

— Это он делает, чтобы Жукова больше любили, — определил Микоян.

— А нас не любили! — добавил Никита Сергеевич. — К Булганину насмерть пристал.

— Памятник такой, безусловно, нужен, — проговорил Микоян.

— Нужен, да, но без Жукова, без его замашек на главенствующую роль! Он хочет поставить не один памятник, а целое множество; в Москве, в Подмосковье, в Ленинграде, в Сталинграде, Севастополе, Одессе!

— Оформим решением Президиума и дадим в печать, — заключил Анастас Иванович. — Потихоньку делать начнем.

— Жуков, Анастас, прямо шашкой машет! Помнишь, как в Женеве он крылья распушил?

— Когда?

— Когда с Эйзенхауэром встречался.

— Польза-то вышла.

— Вышла, да только потом каким павлином пошел, самого Эйзенхауэра поджал!

— Не так уж и поджал. Потом, они оба в войну командовали, поэтому и говорили как друзья.

— Ты, Анастас, всей моей тревоги не понимаешь!

— Все я понимаю, успокойся!

— А как он о сокращении срока службы в армии трещит? Сам кричал — не сокращать, не трогать, а теперь другую песню завел — точно подменили! Все тот же хитрый расчет в голове!

— Не преувеличивай, он военный, а военные прямолинейны и настырны. Лучше про мороженое скажи: что, нравится?

Хрущев уставился на Микояна, глаза его повеселели.

— Иди в пень со своим мороженым!

— Нам надо больше положительных эмоций получать, а не дуться! — заулыбался Анастас Иванович.

— Не дуться! — изображая прищуренное лицо Микояна, подался вперед Никита Сергеевич. — Доставай еще мороженое!

Вячеслав Михайлович Молотов пригладил ладонями волосы на висках, маленькой расчесочкой причесал упрямо торчащие усики, надел пиджак и, исполненный достоинства, прошествовал в огромную залу столовой.

— Подавайте! — кивнул он сестре-хозяйке, которая подобострастно выглядывала из-за двери.

Столовая, отделанная высокими дубовыми панелями, была залита солнцем. На огромные портреты классиков марксизма-ленинизма свет не попадал, но они и так были хорошо различимы. Молотов уставился на сталинский портрет.

— Привет! — подмигнул Сталину Вячеслав Михайлович. — Следит за мной, покойник, никак не может угомониться, что я живой! Мы еще поживем, Иосиф, поживем, поцарствуем! — снова подмигивая портрету, проговорил первый заместитель председателя Совета министров.