Александр Струев - Царство. 1955–1957

После вторичного ареста, когда Васю скрутили и увезли в тюрьму из Барвихи, Светлане Иосифовне позвонил Серов и сообщил, что Василий вел себя недостойно, что сам довел до подобного исхода, что его много раз предупреждали и он всякий раз обещал исправиться, но обещания нарушал, и теперь Никита Сергеевич ничем не может помочь. Света хорошо знала, что случилось в правительственном санатории, она умоляла брата не пить, просила подлечиться, привести в порядок расстроенные нервы, встретиться с Хрущевым. Но он срывался и уже не мог управлять собой.

В мае 1955 года, после вторичного Васиного ареста, Светлане Иосифовне позвонил замуправделами Совмина Смиртюков и сообщил, что ей выделена отдельная дача в Жуковке. Света поехала туда не сразу. Месяц она вообще не вспоминала о даче, отторгала хрущевскую подачку, решила наотрез отказаться от участия ЦК и Совета министров в своей судьбе — живут же миллионы людей без всяких дач и привилегий? Но, получилось так, что во дворе собственного дома она случайно встретила жену Анастаса Ивановича Микояна, которая заезжала на Серафимовича проведать подругу и, увидев Светлану, окликнула ее. Они долго говорили. Ашхен Лазаревна рассказала, что Анастас Иванович и Никита Сергеевич часто возвращаются к судьбе Василия, и Хрущев дал МВД команду, чтобы Васе создали щадящие условия, обеспечили максимальный комфорт, если о комфорте уместно говорить при содержании человека в неволе. Рассказала, что Микояны часто вспоминают Светлану, просила, чтобы она звонила без стеснения, по поводу и без повода. Они проговорили около часа. У Светы на душе отлегло, значит, не все так ужасно, значит, не все люди призраки, значит, осталось у них что-то человеческое, ведь каждый — и отец, и муж, и брат. Микоян, Хрущев, Молотов, Маленков, Булганин, Ворошилов, Каганович — столько раз они бывали в гостях, гладили ее по голове, обнимали Васю, целовали, восторгались. А теперь что стряслось? Почему сейчас сердца выворочены наизнанку?!

Пообщавшись с Ашхен Лазаревной, Света оттаяла, на следующий день собралась на новую дачу, где в ее распоряжении оказались повар, дворник и уборщица. И снова звонил Смиртюков, сообщил, что за Светланой Иосифовной будет закреплена персональная машина, и что ее прикрепили к столовой лечебного питания. Так или иначе, но кремлевская столовая ей пригодится. С продуктами до сих пор было непросто, безусловно, лучше, чем раньше, гораздо сытнее стали жить в городе, но вот разнообразия, к которому с детства привыкли в сталинском доме, недоставало, да еще цены на деликатесы были несусветно велики. Килограмм черной икры, например, стоил восемьсот рублей — почти месячную зарплату рабочего. Столовая лечебного питания была огромным подспорьем, тем более что значительную часть стоимости продуктов датировало государство. С таким обеспечением небольшой аллилуевской семье можно было не тужить. Странно, что после великого отца у Светланы ничего не осталось, ни сокровищ, ни денег. Только вот эта несуразно большая, выходившая на унылую теневую сторону квартира в «Доме на набережной», и неисчерпаемое человеческое любопытство, беззастенчиво глядящее со всех сторон:

«Смотрите, это дочь Сталина!»

«Где?!»

«Да вон идет, вон!» — все в таком роде. И некуда было спрятаться от бесцеремонных человеческих глаз. Дача бы помогла, в лесу, за городом, любопытных было значительно меньше.

И вот свалилось страшное известие — генерал Василий Иосифович Сталин осужден на восемь лет!

Светлана надеялась, что Васе смягчат наказание, заменят тюремный срок ссылкой, потом помилуют, просят. Однако этого не случилось. Если верить жене Микояна, пока в Президиуме присутствует Молотов, уповать на лучшее не стоит.

— Молотов, Молотов! — полночи повторяла Светлана. — Что же Вася сделал вам, Вячеслав Михайлович? При чем тут Вася, или я, или мои дети? Сколько раз вы называли нас любимыми, золотыми? Сколько раз, улыбаясь, гладили и угощали?

Света снова разрыдалась — Василию сидеть долго.

На Лубянку к восьми утра был доставлен усовский директор. Иван Александрович Серов приказал. Когда председатель Комитета государственной безопасности появился в здании, часы показывали без семи девять. Иван Александрович проследовал в кабинет, пробежал глазами оперативные сводки и вызвал помощника.

— Мое поручение выполнил?

— Ильин здесь.

— В приемной?

— Нет. В предбаннике Следственного управления.

— Я разве туда велел?

— Вы не уточнили, а я подумал, что разумней его сразу в Следственное. В прошлый раз вы им очень недовольны остались. — тогда и в этот раз подполковник лично ездил за Ильиным и привозил на Лубянку.

— Чего встал, зови!

— Хочу доложить, что Ильин уже не директор цековского пансионата, — вытянулся подполковник. — Месяц назад его от должности освободили.

— Причина?

— В Хозуправлении ЦК сменился начальник, он поставил на место Ильина своего родственника. Ильин отпуск догуливает. Планируют дать ему санаторий в Железноводске, но вопрос открыт, на него поступает много чернухи.

— Веди его!

Михаил Аркадьевич Ильин стоял перед председателем КГБ, нервно теребя носовой платок.

— Присаживайся! — кивнул Серов, протягивая руку.

Весь сжавшись, соблазнитель прекрасного пола пожал протянутую генеральскую пятерню и присел на краешек огромного кожаного кресла.

— Чай будешь?

— Спасибо, не буду, — голос его звучал гулко, напряженно.

Все естество посетителя напряглось, не ждал он, разумеется, от этой встречи ничего хорошего, а чего же можно ожидать от мужа когда-то обиженной им женщины?

— Значит, попросили тебя с работы? — проговорил председатель КГБ.

— Да, уволили.

Иван Александрович прищурился:

— Кто же нам теперь будет елки возить? Кстати, за елки спасибо, долго они простояли.

Серов смотрел милостиво.

— Я, собственно, пригласил тебя для того, чтобы предложить работу.

— Работу? — растерялся гость.

— Именно.

Михаил Аркадьевич подался вперед, потом встал:

— Хочу вам честно сказать, товарищ министр…

— Председатель комитета, — поправил генерал.

— Извините, это я по старинке. Так вот, по линии Хозяйственного управления ЦК по Усово была проведена проверка. Теперь мне не то что места не предложат, а совсем плохой исход возможен.

— Что ж ты натворил?

— Выявлены многочисленные злоупотребления, — поежился бывший директор. — Конечно, они были. А как освободили меня от должности, так сразу все на меня ополчились, начали жаловаться, письма писать. Неправильно мебель списывал, использовал казенный транспорт в личных целях, незаконно себе премиальные начислил, пил на работе, про девушек сказали, что сожительницам незаконно жилье раздавал, денежно поощрял за счет государства, — понурясь, признался бывший директор.