Александр Струев - Царство. 1955–1957

Александр Николаевич был особо красноречив. Его так и распирало от собственной значимости, потому как вчера Шелепина вместе с Фурцевой, Брежневым, Шепиловым, Поспеловым, Серовым и Руденко, включили в комиссию по расследованию обстоятельств позорных политических процессов 30—50-х годов. Комиссия должна была установить, виновны ли маршал Тухачевский, глава правительства Рыков, «любимец партии» Николай Иванович Бухарин и заместитель председателя правительства Вознесенский в предъявленных обвинениях. В тот же день из Секретной части ЦК к Шелепину поступили объемные тома следственных и судебных документов. Эти действия предпринимались Хрущевым для преданья гласности бесчеловечных Сталинских преступлений. Хрущев требовал реабилитации, как отдельных людей, так и целых народов. Тем самым Первый Секретарь хотел восстановить законную справедливость и упрочить свой авторитет. Чтобы в полный голос заявить о творящемся беззаконии, нужны были неопровержимые доказательства, предъявленные не случайными, а известными в народе людьми. Александр Николаевич не удержался и все-таки обмолвился перед подчиненными информацией о создании правительством и Центральным Комитетом такой авторитетной комиссии.

— Но это строго конфиденциально! — с чувством собственного превосходства вымолвил он.

После такого заявления ни у кого не осталось сомнений, что Александр Николаевич находится на старте и скоро перейдет работать на Старую площадь, что с его толковостью, работоспособностью, усидчивостью и требовательностью случилось бы неизбежно.

На Бюро ЦК комсомола в обязательном порядке приглашали руководителей центральных комсомольских ведомств, в том числе редакторов молодежных газет. С этого года в зале постоянно находился первый заместитель главного редактора газеты «Комсомольская правда» Алексей Иванович Аджубей. Когда заседание закончилось и его участники стали расходиться, Александр Николаевич Шелепин и второй секретарь ЦК комсомола Владимир Ефимович Семичастный отправились обедать. В этот раз они пригласили Алексея Ивановича с собой.

Кушали на этом же этаже, в специально оборудованной комнате с видом на Политехнический музей, и хотя там размещался стол на шесть человек, никто лишний сюда не попадал. Получалось, что Аджубей был не лишний. Обед здесь всегда был скромен, даже аскетичен:

— Ни к чему шиковать! — указывал Александр Николаевич.

В общей комсомольской столовой, размещенной в подвале под зданием, разнообразия было больше. Расселись. Шелепин с Семичастным рядышком, Алексей Иванович напротив. Посуда на столе, вилки с ложками, были самые дешевые, точно, как в любом общепите. Еду несли из общей кухни, но готовил ее отдельный повар.

Салат из тертой свеклы, вспрыснутый растительным маслом — на закуску, суп с фрикадельками — на первое, на второе — жареная курица с макаронами, в графине — клюквенный морс. После обеда официантка принесла каждому счет и приняла деньги. Стоил обед ничтожно мало: за сорок копеек его мог позволить себе любой служащий, ведь заработная плата вахтера или дворника, самая низкая в штатном расписании главного комсомольского штаба, составляла восемьсот пятьдесят рублей, следовательно, дворник мог объедаться комсомольскими харчами. Во всех ведомственных столовых были невысокие цены, чем выше был ранг учреждения, тем ниже цена обеда. Ели молча, не глядя друг на друга. Только один раз Александр Николаевич, кивнув на доверху полную хлебницу, проговорил:

— Верно Никита Сергеевич предложил в столовых хлеб бесплатно давать, ешь хлеба, сколько хочешь! Это несомненная заслуга социализма. Ни один человек теперь с голода не умрет. И хлеб стал другой, — приминая большим пальцем кусок пшеничной булки, продолжал он. — Вкусный хлеб!

Алексей Иванович скромно кивнул, выражая полное согласие.

— Только вот класть в хлебницу столько хлеба не нужно, — заметил главный комсомолец. — Дали по кусочку, съели люди, тогда нового принеси. Бросаться хлебом — бесхозяйственность. Ты, Владимир Ефимович, скажи об этом, — взглянул на зама Шелепин.

Завершением обеда был чай с ватрушкой.

— Как работается, Алексей Иванович? — поинтересовался Александр Николаевич.

— За год тираж «Комсомолки» вырос на сто восемьдесят пять тысяч экземпляров, и это не предел! — проговорил Аджубей. — Стараемся делать менее официозные публикации, более живые, чтобы за душу брало. Получается. Поэтому и тиражи выросли, и отношение к газете лучше.

— Динамика позитивная! — похвалил Александр Николаевич.

В комнату заглянул шелепинский помощник.

— Вас Хрущев ищет!

Лицо главного комсомольца стало непроницаемым, он тут же поднялся и вышел. Комната, где обедали, была удобно расположена, если пройти дальше по коридору, то натыкался на широченные двери приемной первого секретаря, следующие двери вели к Семичастному.

Владимир Ефимович пододвинул Аджубею вазочку с облепиховым вареньем:

— Угощайтесь!

— Спасибо! — поблагодарил гость, но от варенья отказался. — У нас дома без облепихового варенья чай не обходится. Я, извиняюсь, видеть облепиху не могу! — объяснил Алексей Иванович.

Семичастный ничего на это заявление не сказал, сам же положил в чай варенье. Он был любимцем Никиты Сергеевича, работал при нем в Донбассе, потом в Киеве, где с хрущевской подачи стал руководить всеукраинским комсомолом. Хрущеву он нравился: бойкий, улыбчивый. Никита Сергеевич постоянно держал Семичастного при себе, учил, так сказать, уму-разуму, и когда в 1949-м вторично очутился в Москве, утянул Володю за собой, определив на место второго секретаря ВЛКСМ. У Шелепина с Семичастным сложились добрые отношения. Семичастный держался с ним как подчиненный с начальником, однако ни на одно семейное торжество Шелепина к Хрущеву не звали, а вот Семичастный был там завсегдатай. Эта чрезмерная близость многих настораживала, и в первую очередь Шелепина. Но Хрущев ценил деловые качества и Александра Николаевича не трогал.

Вдвоем Саша и Володя делали свое дело — занимались политико-воспитательной работой, курировали спорт, зорко надзирали за Высшей школой, но основное время отнимала, конечно же, целина, куда бесконечно шли поезда с молодежью. В мало освоенных целинных районах толком ничего не было. Множились палаточные, продуваемые всеми ветрами городки, летом стоял изнуряющий зной, зимой лютовали морозы. Палаточные города, постепенно превращаясь в деревянные, нестройными бастионами разгораживали бескрайние степи. Удобств было мало, но зато веселье било через край, хотя вместо кухни часто горел перед домом костер. Такой экзотики городские энтузиасты не ожидали. А ведь чем-то надо было их удержать, сделать так, чтобы Родина получила дополнительные миллионы пудов хлеба. Это была стратегическая задача, за которой стоял сам Хрущев. Чтобы улучить быт, нормализовать жизнь, чего только сюда не везли, чего только не выдумывали! Под жилье теперь собирались деревянные бараки, но строились они с удобствами — с душевыми и теплыми туалетами. Обещали работникам золотые горы и щедро сыпали деньги. По комсомольским путевкам из российских глубинок отправляли в Казахстан и Сибирь девушек, чтобы там образовывались семьи. Целинникам писали песни, снимали про них фильмы, один за другим шли на Восток агитпоезда. Целину наперебой посещали знаменитые артисты, тут можно было купить любые новинки советской промышленности: радиоприемники, телевизоры, электробритвы, посмотреть только вышедшее на экран кино, сюда поступало бесчисленное количество художественной литературы. Но главное дело, безусловно, делали деньги, деньги манили. Многие говорили: потерпим, годок-другой проработаем, подкопим, и домой — в Москву, в Харьков, в Смоленск, в Ереван! Но не бывает ничего более постоянного, чем временное.