Александр Струев - Царство. 1955–1957

О Хрущеве говорили в Лондоне, шептались в Нью-Йорке, произносили его имя в Париже, Бонне, Женеве, Риме. Предвкушая близкое освобождение от опеки сурового северного соседа, ликовал созданный в результате Второй Мировой войны социалистический лагерь. Радовались американцы, надеясь, что противостояние двух мировых систем — социалистической и капиталистической — закончится. Восторгались освобожденные из тюрем, всей душой ненавидящие ГУЛАГ, бывшие зеки; рыдали от счастья, еще не освобожденные, но теперь получившие твердую уверенность в освобождении узники суровой 58-й статьи, просидевшие на краю земли безмерно долгие годы. В надежде снять с себя позорный ярлык «член семьи врага народа», с которым было невыносимо жить, задыхались от счастья осиротевшие семьи тех, кто навсегда исчез за колючей проволокой. Радовался и сам Хрущев, попытавшийся переломить черный стержень насилия, пронизывающий огромную страну от края до края. Чем обернется его дерзкое выступление во изменение первобытного, палочно-варварского режима, необъятного, поставленного под ружье государства-солдата, никто не знал, но на душе звенел праздник. Стало как-то чище, вольготней, и, как однажды выразился сам Иосиф Виссарионович: «Жить стало лучше, жить стало веселей!»

Вопреки ругани и истеричным нападкам на ХХ Съезде партии Пал Палыча Лобанова избирали членом Центрального Комитета, на всенародных выборах он снова стал депутатом Верховного Совета СССР. И не просто депутатом: приложив нечеловеческие усилия, Хрущев пробил для Лобанова пост председателя Совета Союза Верховного Совета СССР. Павел Павлович сделался председателем одной из двух палат советского парламента. Должность по сути условная, но в табеле о рангах непомерно высокая. Назначение это резко повысило лобановский авторитет в глазах партхозаппарата и притормозило взбалмошного Пузанова, который вынашивал решение о снятии заместителя.

— Не дадим тебя в обиду, Пал Палыч! — пожимал руку Хрущев. Они стали видеться чаще. Лобанова в обязательном порядке включали в состав делегаций сопровождающих Первого Секретаря. Ему снова отдали кураторство за сельским хозяйством. Лобанов воспрял, осадил Мацкевича, сделал выволочку Бенедиктову. При этом он исправно появлялся в институте генетики у Лысенко и в Академии сельхознаук. На опытных культурах — подсолнечнике и кукурузе — они с Лысенко добились небывалых результатов: с одного гектара собирали сорок центнеров подсолнечника! Тогда как колхозы получали всего по шесть-восемь.

— В Европе до 22 центнеров еле дотягивают, а у нас — сорок! — ликовал Хрущев. Глядя на постные лица руководства ВАСХНИЛ, он самодовольно качал головой:

— Что, видели? Эх, вы, балаболы!

Лысенко был в очередной раз возвеличен. В газете «Правда» появилась хвалебная статья, где его славили. Лысенко и Пал Палыча выдвинули на Государственную премию, вспыльчивого Пузанова Хрущев перестал принимать, лысенковских оппонентов начали задвигать, строго указав партийным организациям проводить с научными работниками разъяснительную работу, чтобы те не допускали впредь огульных, идущих в разрез с линией партии высказываний.

— Эта глупость имеет очень неприятный запах! — потрясая треклятым письмом, указывал Первый Секретарь.

Демонстрируя свое научное превосходство, Лобанов вслед за Лысенко пытался доказать несостоятельность генных теорий буржуазных авторов. Устроив открытый диспут в Академии сельскохозяйственных наук, куда, разумеется, не явилось более половины его противников, блистал аргументами, приводил убедительные примеры, но даже если б оппоненты и появились, переубедить, переспорить Лобанова у них бы не получилось, оратор он был выдающийся. К нему немедленно подключился Трофим Денисович, ученый заставил сцену горшками с различного рода растениями, пригласил скрипача и гитариста, которые по его команде начинали играть. После очередной музыкальной композиции Лысенко испрашивал академиков, улучшилось ли у них настроение? С неописуемым азартом пел сам, заставляя подпевать остальных.

— При пении, — объяснял он, — улучшается настроение, а значит, организм функционирует наиболее стабильно.

Народный академик, именно так называли Лысенко при Сталине, доказывал, что певцы и музыканты живут дольше, чем обыкновенные люди, объявил, что музыка и пение — прямой путь к долголетию. От растений ученый перешел к человеку, пропагандируя профилактику любых болезней музыкой и вокалом.

— В природе все взаимосвязано, — утверждал Трофим Денисович. — Растение есть продукт эволюции, и человек не на Луне родился!

Лысенко увязывал в одно целое все живое на планете.

— С древнейших времен человека завораживал танец. Под звуки труб и барабанов древние люди совершали священные обряды, поклонялись божествам, провозглашали правителей, излечивались от недугов, совершали супружеские обряды. Любой сегодняшний праздник — отзвук тех первобытных времен с неумолкающим гулянием, песнями и плясками! Почему современные музыканты собирают многотысячные аудитории? Почему, как магнитом, влечет человека на концерт, на бал? Почему войска, маршируя под оркестр, без страха идут в атаку? Да, в конце концов, почему нам так нравиться петь и плясать?! — оглушали тишину его гортанные возгласы. — Не в генах дело, ген под музыку не спляшет!

— В основе лысенковских закономерностей лежат несокрушимые постулаты Маркса, Энгельса и Ленина! Марксизм-ленинизм приоткрыл тайны бытия! — поддерживал наставника Пал Палыч.

— Мы проследили влияние коллектива на отдельные индивидуумы, влияние большинства на меньшинство и убедились — все по Марксу! Засеиваю поле пшеницей, одну треть беру обычной, а две трети — морозоустойчивой, и вся пшеница в поле морозоустойчива! Кое-кто из коллег улыбается — философию с биологией попутал! Ничего не попутал! Маркс и Ленин указали путь не только человеческому обществу, они обосновали законы развития вселенной, в этом я на опытах убедился! — с пеной у рта выкрикивал Трофим Денисович. — Отбросьте талмуд, придите ко мне на поля и сами убедитесь!

Потрясая склянками, выставляя перед собой горшки с гречихой, просом, овсом, редисом, достигшими непомерных размеров; демонстрируя засушенный подсолнух, вымахавший выше двухэтажного дома, который чудом выволокли на сцену, Лысенко требовал прямо здесь подниматься на сцену и ощупывать ростки в кастрюлях, трогать стебли, взвешивать плоды, перебирать пузатые семена, чтобы каждый смог убедиться в очевидности его слов.

— Откуда все взялось? С грядки взялось, вот откуда! А ваши картошки где, покажите? Где подсолнухи? Где помидоры? Почему у меня вымахали, а у вас с гулькин нос? Почему я плохой, а урожаи у меня — хорошие?! — истерил свергнутый академик.