Виктор Зонис - Соломон. Царь тысячи песен

— Почему сегодня столько народу?

Садок неопределенно пожал плечами.

— Я не успел еще поговорить с приставами. Наверное, что-то очень нашумевшее…

— Тихо! — выкрикнул Соломон. — Начнем!

В зал ввели трех, крестьянского вида, молодых людей. Они застыли, открыв рты перед царем, забыв от волнения, зачем сюда пришли.

— Ну, говори ты! — указал Соломон на самого с виду смышленого из них.

— Вот, — начал тот, вытирая мокрые ладони о просторную рубаху. — Ваг… значит, мы братья. Я самый младший. Несколько дней назад я, как всегда, пас коз, а братья мои были в поле. Когда вечером мы вернулись домой, нас встретила мать. Она громко кричала и посыпала голову пеплом. Когда мы вбежали в дом, то увидели, что отец наш скончался и приготовлен уже для погребения. Вот… Когда отца похоронили, мать сказала нам его последнюю волю: во дворе закопаны три горшка. Самый большой из них — для старшего сына; средний — для среднего; а малый, значит, для меня…

— Хорошо, в чем же суть вашего дела? — перебил его Соломон.

Вперед выступил средний брат.

— Неужели я заслужил у своего отца в наследство горшок, наполненный землей? А он, — показал на младшего, — обглоданные кости! Только старшему досталось все золото и серебро…

— Если я вас правильно понял, в большом горшке было золото и серебро, в среднем земля, а в малом — кости?

— Да, ты нас правильно понял! — хором ответили братья.

— Ну, что ж, ваш отец был мудрым человеком и еще при жизни своей распределил наследство. Старший получит золото и серебро; средний — земли, сады и виноградники; младший — весь скот. Примите волю отца вашего и идите с миром.

Следующими в зал ввели двух женщин. Одна из них держала на руках малого ребенка. Женщины были молоды и очень неопрятны, а лица, густо набеленные на фоне ярко накрашенных губ, казались вызывающими и не оставляли сомнений в их профессии. Та, что несла на руках ребенка, стала прямо с порога истерически кричать:

— Царь, я взываю к справедливости твоей!

— Успокойся и говори тише и толком, — поморщился Соломон. — В чем суть вашего дела?

— Живу я на окраине Нижнего города, у стены — там, где большие склады с зерном, вместе с этой воровкой! — она ткнула пальцем в сторону другой женщины. — Дом у нас небольшой, но каждая имеет свою комнату. Полгода назад мы почти одновременно родили сыновей…

— Отец у сыновей один, или вы родили от разных мужчин? — перебил Соломон.

— Конечно, от разных! Разве мой мужчина лег бы с такой ведьмой, как она!

— А где ваши мужчины, почему их здесь нет?

— Где, где, сама не знаю… Где-то… Мы девушки бедные, некому за нас заступиться… — запричитала она. — Так вот, — быстро, как ни в чем не бывало, продолжила она, — вчера мы обе легли спать, и дети наши были веселы и здоровы. Ночью, наверное, напившись вина, она прислала своего сына, а поутру хотела забрать моего Авесаломчика, вопя, что это ее сын.

— Это ложь, мой господин! Эта тварь врет все. Бог свидетель! Это она ночью придавила своего сына, а, увидев это, подменила детей. Это мой сынок лежит сейчас на ее грязных руках, мой Реву им, да продлит Бог годы его! — закричала другая женщина.

— Как зовут тебя?

— Ривка. И пусть покарает меня Бог проказой и чумой, если я не говорю тебе правду, мудрый царь.

— Хорошо, успокойся. Может кто-то подтвердить, что этот ребенок твой сын?

— Да разве я сама нс узнаю своего Ревуима среди тысяч детей? Это мой сын, мой!

— Каждая из вас уверяет, что этот ребенок ее сын, но доказать это не может, и свидетелей у вас тоже нет. Никто из вас не хочет признать мертвого мальчика, а живого разделить между вами не по силам даже царю. Но правосудие есть правосудие, и вы не уйдете отсюда без его решения. Стража! Разрубите этого ребенка пополам и отдайте каждой из них его половину.

В зале, до этого момента застывшем в напряженной тишине, поднялся ропот ужаса и возмущения. Садок вскочил со своего места, а Билкис вцепилась в руку царя…

— Выполнять! — невозмутимо распорядился Соломон. — Рубите!

— Нееет!.. — дико завыла Ривка. — Нет!!! — она повисла на занесенной руке воина. — Не нужно убивать его, пусть достанется ей, этой воровке, только пусть живет, пусть живет…

— А что скажешь ты? — обратился царь к ее товарке, нервно покусывающей губы.

— Тебе решать, царь, — низко опустив голову, тихо произнесла она.

Соломон удовлетворенно кивнул. Он подошел к столу, на котором лежал перепуганный, орущий младенец, осторожно взял его и поднял на вытянутых руках.

— Благословляю тебя от имени великого Бога Израиля! Живи долго и счастливо, — он бережно прижал к себе младенца, поцеловал и передал его Ривке. — Бери, и не отпускай более. Ты и есть истинная мать.

В зале воцарилась мертвая тишина, взорвавшаяся через несколько мгновений громкими выкриками:

— Слава Соломону, мудрейшему из мудрых! Слава!

Ночью над городом разразилась гроза. Соломон, разбуженный тяжелой дробью, терзающей крышу его дворца, поднялся на террасу, с интересом наблюдая, как потоки черной воды, словно могучее небесное воинство, закипая от нетерпения, проносились по тесным улочкам Иерусалима. Ветер, заметив непрошеного свидетеля, заскользил по голым ногам, поднял полы отяжелевшего плаща, обжигая тело острой и хлесткой влагой. Соломон отступил вглубь террасы, поспешно сбросил с себя наполненное грозой одеяние.

Дождь, долгожданный, живительный дождь! — пронеслась восторженная мысль. — Плачет небо или смеется? или очищает город и нас, или себя от нас, от грязи нашей в поступках и помыслах…

В яркой вспышке молнии, расколовшей надвое водяной мост между небом и землей, царь заметил стражника, мечущегося в бессмысленной попытке спрятаться от стихии.

Суета, суета сует… — подумал он, с интересом наблюдая за воином. — Зачем прятаться от того, от чего невозможно укрыться, зачем стремиться к тому, чего невозможно достичь, зачем противиться доле своей, если назначена она тебе свыше без выбора твоего и участия твоего… А я, как бы поступил на его месте я? И чем отличаюсь я от этого воина, бессмысленно перебегающего от дерева к дереву? Тем, что я царь и за спиной у меня теплые и сухие покои, а у него только пальмовые листья над головой? Суета, все суета…

Соломон не заметил, как наступило утро, подкралось неряшливым, разбухшим от влаги тусклым солнцем, медленно поднимающимся над городом. Вдруг ему послышались сдавленные, приглушенные дождем голоса, перемежающиеся глухими ударами и горестными стонами, что доносились откуда-то из глубины дворца.

Соломон поспешил на звуки и вскоре увидел живописную картину: Ванея, притянув к полу за бороду евнуха Аменхотепа, молча и сосредоточенно хлестал плетью египтянина. Аменхотеп, ухая и причитая, рискуя полностью потерять бороду, безуспешно пытался уползти прочь от хлестких ударов обжигающей кожи. Царь кашлянул, привлекая внимание: