Виктор Зонис - Соломон. Царь тысячи песен

— Не помешаю такому изысканному утреннему танцу, или это военные упражнения? — ехидно спросил он.

Ванея вздернул за бороду евнуха, оторвав его от пола:

— Не то и не другое, мой господин, — поклонился он. — Змею пригрел ты во дворце.

— Змея тоже творение Божье. И что, тебе привиделось ночью — как с помощью плети можно сделать из змеи человека?

— Не ночью, а вечером вчера видел я своими глазами, как египтянин тайно водил жену твою Улану к языческому капищу в Нижнем городе, — с вызовом в голосе ответил Ванея.

— Улану? — Соломон нахмурил лоб. — Кто это?

— Амалекитянка, дочь князя Адора, — подобострастно произнес евнух, отирая кровь с распухших губ.

Соломон, так и не вспомнив, о ком идет речь, махнул рукой:

— Улана так Улана… А почему ты наказываешь за это Аменхотепа, а не Улану? Или египтянин насильно водил ее молиться? — сверкнул царь недобрым взглядом в сторону военачальника.

— Разве смею я наказывать жену моего господина?

— А человека моего, значит, смеешь! — с угрозой в голосе многозначительно произнес Соломон. — Карать и миловать может только Бог, и царь иногда, когда Бог ему позволяет. Ты кого сейчас решил заменить — первого или второго?

Ванея побледнел:

— Я только преданно служу моему господину, — с дрожью в голосе произнес он. — Если бы только одна Улана, многие из твоих жен приносят жертвы языческим богам, и этот… этот… строит им жертвенники!

— Это правда? — Соломон скосил глаза в сторону евнуха.

— Мой господин! — упал на колени Аменхотеп. — Сказать — правда — ничего не сказать. Жены твои, многие из них, взяты из других народов. А другие народы верят в разных богов. Разве не говорил ты, великий, что главная моя задача — обеспечить женам твоим достойное и приятное существование? А разве могут жить они без веры, без возможности общаться со своими богами? Ты знаешь, мой господин, что я не поклоняюсь идолам, а верю, как и ты, в Единого. Мне противны не меньше, чем уважаемому Ванее, божки, фигурки которых держат царские жены в покоях своих. Но разве мог я допустить, чтобы мерзкие идолы прятались во дворце господина моего? Вот и позволил женщинам приносить всесожжения вдали от дома твоего, в укромных и отдаленных уголках Иерусалима. Скажи сейчас, что я допустил ошибку, и алтари их будут немедленно уничтожены, а я добровольно покину дворец и уйду в пустыню на съедение диким зверям.

— Встань! — приказал Соломон. — Я хочу видеть эти жертвенники, а уж потом пойдешь гулять по пустыне. Мы идем прямо сейчас, и ты, Ванея, с нами.

Капище, к которому привели царя, находилось в самом конце городской стены, в скале. Соломон не сразу заметил неровное, довольно глубокое отверстие в камне, на дне которого покоилась бронзовая плита, с грубо выбитым в ней контуром человеческой головы, увенчанной длинными рогами. Изображение, покрытое пылью и пеплом, едва угадывалось, и Соломон велел Ванее очистить плиту мечом.

Царь брезгливо разворошил ногой кучку пепла, костей, перьев, лоскуты полуобгоревшей ткани, и вопросительно посмотрел на Аменхотепа.

— Они что — жгут здесь все подряд? Их боги настолько неразборчивы?

Египтянин ответил:

— Насколько я понимаю, нет у них особых правил. Важен сам ритуал, и вера в то, что просьба исполнится.

— И что — исполняется?

— Не знаю, но жены твои после таких действий становятся спокойнее, увереннее, что ли… А сжигают они все то, что могут тайно вынести из дворца и доставить сюда незамеченным. Они жгут, плачут, говорят с божеством, — и возвращаются довольные, умиротворенные…

— Так о чем все же просят они своих богов?

— Не знаю, я всегда стоял в стороне…

— А я хочу знать! — раздраженно перебил Соломон. — В следующий раз я пойду с вами.

Ванея закашлялся, и царь повернулся к обескураженному военачальнику.

— Почему смотришь на меня так удивленно? Боишься, что царь Израиля при виде этого жалкого алтаря поменяет веру?

— Не боюсь я этого, — произнес Ванея, — только что скажут люди, Садок, наконец? Ты навлечешь на себя гнев Божий.

Соломон усмехнулся:

— Люди, Садок… — он укоризненно покачал головой. — Скажи мне, Ванея: если к городу подошел бы неприятель, а тебе о нем ничего не известно — ни числа его, ни оружия, что бы ты сделал в первую очередь?

— Ну, послал бы лазутчиков в стан его…

— Достаточно! — остановил его жестом Соломон. — Вот и я хочу знать, что происходит с женами моими. И хоть они не враги, для меня важно знать — чем живут жены мои, во что верят, на что надеются. А когда познаешь и понимаешь чужую веру, ее убогость, — Соломон указал пальцем на языческий алтарь — тогда больше постигаешь величие и могущество Яхве! Истинная вера должна быть не только в сердце, но и здесь, — он постучал кулаком по лбу. Вера не должна быть слепой. Слепой не может знать, что такое солнце, сколько бы ему о нем не рассказывали. Вера, пропущенная через ум — непоколебима!

— Но к этим алтарям начали приходить и иерусалимцы, не язычники — чужеземцы, а израильтяне! Я видел, они тоже украдкой приносят жертвы идолам!

Соломон вплотную подошел к Ванее, и пристально глядя ему в глаза, с расстановкой произнес:

— Народ Израиля ходит в Храм Бога Израиля, а слепые в вере пойдут в горы, в пустыню, к себе во двор — куда угодно, все равно пойдут, если мы сравняем с землей языческие алтари. Но куда тогда пойдут жены мои, иноземные строители и воины, торговцы, наконец? Молчишь? Алтари эти не трогать, но и распространение их дальнейшее не допускать! А с Садоком я поговорю — левитов у нас целая армия, вот пусть и займутся делом прямым — веру укреплять!

— Царь, великий мой царь! — Ванея дотронулся до плеча Соломона. — Ты отличаешься мудростью от всех нас, преданных слуг твоих. Немного найдется в народе людей, способных постичь глубину замыслов твоих. Но это… это… прямая дорога к погибели. Веры, истинной веры, никогда не бывает много. Твой отец Давид совершил много грехов человеческих, но во всем, что касается веры, был непоколебим. На вере построен Израиль. Зачем ты испытываешь ее, зачем позволяешь языческой заразе пускать корни в святом городе?

— А ты что скажешь об этом, Аменхотеп? — нахмурился Соломон.

— Не знаю… Вера — либо она есть, либо ее нет, ее не может быть больше или меньше…

— Может, может! — Ванея с ненавистью посмотрел на египтянина. — Великий Давид был в вере непоколебим, поэтому и объединил все колена в едином царстве, поэтому и побеждал всех врагов своих!

— Хватит, надоело! — Соломон сжал кулаки, и на шее его часто запульсировала жилка. — Я царь в Иерусалиме больше тридцати лет, но что бы я ни сделал, только и слышу — Давид, Давид! А Соломон? Тот Соломон, что построил Храм, дороги и крепости, дал мир народу Израиля, торговлю и процветание, до истечения дней своих обречен быть жалкой тенью Давида, отца своего? Нет в народе Израиля, да и вообще в природе человеческой почтения и благодарности к живым. Когда царствовал Давид, его хулили и проклинали, а когда ушел он от нас, признали величие его. К живым у живых — только зависть и ненависть, к мертвым — почтение и благодарность. А я пока — живой! И я не Давид, а Соломон! Посему быть — по слову моему!