Ефим Гальперин - Бешенство подонка

Рутенберг бросается и своим телом накрывает священника. Тащит его подальше от выстрелов. Вокруг, тела в агонии. Вылетают казаки на конях с шашками наголо.

Рутенберг прячет за забором священника. Переодевает его в свое пальто. Состригает ему бороду. Чтобы не узнали. А Гапон в истерике вырывается из рук. Рутенбергу приходится бить его по щекам, чтобы привести в чувство.

Петроград. Тюрьма «Кресты».

Медицинский пункт. День.

Терещенко на кушетке. Ему ставят банки от простуды.

Он осторожно передает врачу записку к матери.

В соседнем отсеке делают перевязку Рутенбергу. Тут же сидит матрос-надзиратель. Так что поговорить нельзя. Только переглядываться.

Петроград. Тюрьма «Кресты».

Коридор. Камера. День.

Терещенко ведут по коридору в камеру. Он проходит мимо поста дежурного. Видит обрывок газеты на тумбочке. Хватает и быстро прячет под тюремной курткой. В камере Терещенко расправляет листок. Это обрывок газеты «Правда». Читает. Недоуменно пожимает плечами. Ходит по камере.

ВИДЕНИЯ ТЕРЕЩЕНКО:

Атлантический океан. Антильские острова. Солнце танцует на гребнях волн.

В иллюминаторах солнце и бескрайний океанский простор. На постели бесстыдно раскинулась Марго.

Петроград. Тюрьма «Кресты».

Коридор. Камера. День.

Открывается дверь камеры Терещенко.

– Эй, сиделец! Баня! – объявляет надзиратель.

Петроград. Тюрьма «Кресты».

Банное отделение. День.

Голый, отощавший Терещенко получает тазик, кусок солдатского мыла. И тут в моечную запускают Рутенберга. Они радостно обнимаются.

– Такая интимная обстановка, Миша, – шутит Рутенберг. – Теперь я, как честный человек обязан на вас жениться. А пока потрите мне спину, пожалуйста.

– Я впервые в жизни украл… – шепчет Терещенко и трет спину. – Кусок газеты «Правда». Там пишут, что Учредительное собрание самораспустилось. Без каких-либо решений и постановлений. Странно.

– Оно не самораспустилось! – говорит Рутенберг. – Ленин его разогнал. А когда пошла мирная демонстрация с требованием продолжить работу Собрания… Он ее расстрелял. Из пулеметов, за которые он поставил латышей и китайцев. Да! Это то, что мы слышали во время прогулки. Тысячи жертв! В том числе, как говорит ваш Ульянов, «близкие по духу пролетарии». С Путиловско го, Обуховского, Патронного и других заводов. И ведь они шли под красными знаменами Российской социал-демократической партии! То же самое случилось в Москве. А месяц назад в Могилеве растерзан матросами генерал Духонин.

И в Украине… Ленин послал туда карательные отряды. Командует ими этот псих… Муравьев.

Терещенко рыдает.

Гулкая с битым кафелем баня. Ржавые краны. Голые герои.

В баню осторожно, оглядываясь и говоря шепотом, входит начальник тюрьмы.

– Господа, извините, к сожалению, не имею возможности с вами открыто общаться. В охрану тюрьмы включены… Сегодня эти два матросика взяли увольнительные, а комиссара я отправил за углем для кочегарки. Поэтому вот тут… Записка, Михаил Иванович, от вашей маман. И от поручика Чистякова. А вам, Петр Моисеевич, ничего нет. Я должен быть осторожен, господа. У меня большая семья. Старуха мать. Четверо детей… – добавляет, – Немцы под Нарвой, господа. Никакого им сопротивления. Идут на Петроград. [84]

– Ну, вот. Долг платежом красен. Сдаст этот мерзавец Петроград, – говорит Рутенберг.

Он поворачивается к начальнику тюрьмы:

– А вот вы, господин начальник, можете организовать нам побег? Такой классический. Мы вывезем во Францию и вас, и вашу старуху-мать и детей. И кормить вас будут и лелеять до конца дней.

– Что вы, господа. Я делаю для вас всё возможное. Питание, медицина. Смена белья вовремя. Напишите записочки, я передам. Будьте осторожны.

Начальник тюрьмы выходит, крадучись.

– Так себя нагло вести! Я боюсь, что они уже нашли мою папку, – говорит Терещенко.

– Нет! Мы же еще живы. Есть, видно, в них боязнь, что если они нас кокнут… Тогда тот, у кого мы, ха-ха, «дальновидные и мудрые», оставили документы… Его, мол, ничего не будет сдерживать и он бросит документы в оборот. Американцам. В европейскую прессу. Да и здесь сейчас в России всё-таки, я думаю, есть, кому поднять шум. Так что мы заложники. И будем живы, Миша, до тех пор пока они не найдут документы. Или что-то поменяется в их мозгах.

Капает вода из ржавого крана.

– Но я же старался! Военный заем. Поручился своими деньгами. Именем! – говорит Терещенко.

– Ой! Ваше имя! Оно, как и денежки, не ваше, а ваших предков. Это они, недоедая и недосыпая, приумножали. В этом капитале, извините, нет и рубля заработанного вами.

– Как?! А акции, которые удачно…

– Это тоже не вы, а ваш финансовый консультант мудрейший Соломон Шаевич. Вы наблюдатель, Миша. И обязательно, масон. Ну, признайтесь. Такой масон-масон… Глубокомысленный властитель умов. Вы даже не представляете, насколько вы… И ваше участие в заговоре об отречении царя. И три правительства… Причем, участвовали бы вы или нет, это всё равно, увы, случилось бы. Но беда в том, что вы принимали в этом активное участие. На вас вина участия.

Рутенберг умолкает. Думает. И признается:

– И на мне тоже этот грех! Я ведь в 1904-ом… В 1905-ом тоже… Не ведал. И участвовал. Слепой кутёнок! Встрял! Нет, с попом Гапоном это я правильно… Но всё остальное! Я ведь, Миша, приехал сюда, чтобы искупить ту свою вину. Вину участия. Но боюсь, что замарался еще больше, – кричит: – А ведь, видит Бог, я старался!

Терещенко смотрит на плачущего Рутенберга:

– Вот теперь, Петр Моисеевич, я верю, что вы могли задушить попа Гапона сами. Без всяких там рабочих.

– А так оно и было. Они стояли и причитали: «Как же так, батюшка?!». Так что своими руками. Вот этими.

Рутенберг выливает на себя таз холодной воды:

– Я ведь общался с этим Иоффе. Большим фанатиком входящего в моду психоанализа… Почему я у него не спросил, что значит, когда всё время снится болото? А? Что снится вам, Миша?

– Танк. Вы знаете, что это за штука? Гусеницы танка накатываются.

– Ну, это и Фрейдом быть не надо. Берегите себя, Миша. Интересно, что снится этому подонку Ульянову?

В дверях появляется надзиратель:

– Эй, сидельцы! Хорэ! По камерам, чистенькие!

Петроград. Смольный. Штаб.

Кабинет Ленина. День.

Ленин разговаривает с мичманом Федором Раскольниковым.

– …Вы у нас самый большой специалист по флоту, дорогой товарищ Федор! Товарищ Троцкий, конечно, нарком военных дел, но вы…

Ленин смотрит на Раскольникова. Оценивает. Да, оратор, способный зажечь массы, любимец женщин. И всего 25 лет!

Ох, как завидует Ленин этому молодому, высокому, широкоплечему. И, черт возьми, морская военная форма к лицу этому молодцу.