Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2

Уснул Гордеич. Беспокойно спит. То всхрапнет, то вздохнет, а то постанывает. Говорят, раз постанывает, значит сон с разговорами. Быть может, снится Гордеичу празднично накрытый стол в солнечной горенке. Во главе стола — он, по сторонам — сыновья, дальше — снохи, а на другом конце стола видимо-невидимо шустреньких внучек и внучат. Глаз да глаз тут за таким-то бедовым народцем! Жена его на стол угощения подает, а снохи успевают жене пособить и за внучатами уследить. И улыбается детскому гомону и общей радости заботливая мать его сыновей и ласковая бабушка внучат…

Боже, как мало нужно человеку для огромного, безграничного счастья человеческого! Как естественно человеку быть счастливым! Почему Бог не дает счастье тем, кто заслужил его всей жизнью своей! Отец Михаил пока объяснял это — было понятно… широкие врата, узкие… а по жизни… Ох, какими трудными путями ведет Господь человечество! И не сорок лет, как в землю обетованную, а сорок столетий, считая от Моисея! Опять вздыхает Гордеич. Может быть, от счастья? Пусть хоть во сне побудет счастливым!

Тикают ходики, поскрипывают стареньким изношенным механизмом, тоже вроде бы постанывают… хотят что-то сказать, а не могут. Жарко… За окнами — вьюга. То басом гудит, как бомбардировщик, то на визг срывается. Кто-то на чердаке стонет, а в печной трубе — дуэт: то поют, то разговаривают. Пока у печки сидел — спать хотел, а в удобной постели уснуть не могу.

Царапает коготком, бередит душу тревога: что делать, как жить? Нет ответа. И не будет, раз нет понятного вопроса. Умные ответ — на умный вопрос. Крутятся мысли по кругу и к заначенному снаряду возвращаются. Зудит досада на диалектику целочки: «и хочется, и колется, и мамка не велит?!» А может быть слабО? Эх, ты граф Монте-Кристо! Выпал шанс, а ты — в кусты? Задрипа позорная… так? Нет! Не так! Еще полгода назад при таком фартовом раскладе разве прошел бы я краем? Ведь все сгрунтовано, осталось жахнуть печурку!.. За чесеиров, за маму, за папу!..

Вспомнил папу на фотографии из книжки «Герои Гражданской войны в Забайкалье». Там он с юным Сергеем Лазо, членом Реввоенсовета Сибирской Красной армии. По современному «табелю о рангах» Лазо в двадцать лет был маршал! А справа от него сидит, опираясь на шашку, папка мой — еще моложе! Лихой оголец с шашкой и маузером. И чуб кудрявый из-под казачьей фуражки! И как же он, юнец безусый, в казачьих селах Забайкалья седобородых казаков за коммунизм поднимал? А ведь получалось у него, да еще как! Верили ему казачки за ум не по годам его и храбрость, за искренность и веру безграничную в справедливость войны. Седлали коней и шли за ним в красные отряды. И водил чубатый безусый оголец с шашкой и маузером «…лихие эскадроны приамурских партизан». Да как! В пух и прах разносил юнкер недоучившийся белогвардейские дивизии, которыми командовали тупорылые, спесивые царские генералы в опереточных аксельбантах, вроде недоумка Колчака, который до самой смерти своей так и не понял, куда сунулся, на что посягнул! Не мог понять его спесивый генеральский набалдашник, что Сибирь — не Россия, а сибирские казаки — не русские жалкие сивари, потомки покорных рабов крепостного права! И не потому, что в Сибири не крестьяне, а казаки, а потому, что они СИБИРСКИЕ!

Казаки из Сибири и казаки с Кавказа — две большие разницы, которые начинаются от понимания слов «моя земля». Кавказские казаки были защитниками государства, потому что были собственники. Для них земля — это мое! Не трожь! Жлобское государство защищает жлобасобственника. А для казака сибиряка слова «моя земля» — лирика, вроде мое сибирское небо! Вот она — земля Сибирская, в разноцветье полевых трав! Хочешь — коси, хочешь — паши! Хоть до Тихого океана, хоть до Северного! Кому какое дело?! Во-вторых, для сибирских казаков коммунизм — понятие родное: оно в генах. В суровой Сибири жили всегда общинным укладом. Дом ставят всем миром, пашут или косят всей общиной. Не было своего луга и поля. Не было в Сибири казаков богатых и бедных: чем больше семья, больше ртов, тем больше твоя доля из общего продукта! Но, главное, в-третьих, Сибирь — это фильтр, сквозь который прошли и лихие романтики, и разбойники, и политические ссыльные. Все они ненавидели государство! Есть у сибирского казака Родина, но государство… это чужое, полицейское, враждебное. Не любили, не уважали сибирские казаки Россию как государство! Терпели только, пока их не трогали… А затронули — не взыщи! А генерал Колчак в Сибирь из России приехал… казаками покомандовать захотел, придурок! На-кось выкуси!

Из лихих казачьих эскадронов собрал папка кавалерийскую дивизию. И усы вырастил, когда дивизией стал командовать. Чтобы старше быть. Папка, папка… юнкер недоучившийся… а воевал за власть советскую! За эту власть траханую, за этот народ дважды кровью истекал в лазаретах от тяжелых ранений. А легкие ранения сами в седле заживали. Так три года воевал, «и на Тихом океане свой закончили поход!», сбросив в Тихий океан всю нечисть золотопогонную вместе с япошками!

Шашками изрубленный, пулями простреленный, после Гражданской войны сел двадцатилетний комдив, мой папка, на жесткую университетскую скамью со студенческим рационом: осьмушка ситного, а кипятка от пуза! Думал, молодой республике нужны люди образованные, а не те, что шашкой махать горазды. Понимал, что в коммунизм не ворвешься лихой кавалерийской атакой!

Но всю жизнь продолжал он жить на скорости кавалерийской атаки, считая время секундами. За три года закончил экономический факультет университета и написал учебник. Два года проработал торгпредом в Китае и написал три книги по экономике восточных стран. Вернулся в университет, обретя ученую степень, кафедру, профессорскую должность декана и… жену! Смешная и восторженная восемнадцатилетняя первокурсница в комсомольском красном платочке стала моей мамой. Был папка на десять лет старше мамы… но какими были эти годы, наполненные героикой войны и послевоенным трудом! То, что успел он один сделать за несколько лет, другие коллективами не делали за всю жизнь!

Так как же ты, папка, посмотришь на сына-оглоеда с неполным начальным образованием, у которого снаряд заначен для мартеновской печки… когда стране советской сталь броневая — во! — как нужна?! А? Папка?! Не слышу оваций… даже наоборот. На казачий лексикон ты, пап, не нажимай! Я покруче загибать могу. Знаю такие лексиконы, о которых и ты, полиглот, не слышал! Эх, папка, папка… родной… любимый… Ты для народа жизнь был готов отдать без остатка, а народ — пулю тебе в затылок… да? Так на фига тебе, герою, умнице с мнением такого подлого народа считаться? Недостоин трусливый русский народ вас — сибирских казаков и героев гражданской , не достоин такой народ коммунизма, а достоин этот подлый народ вечного рабства!Знал ты, папка, казаков сибирских, но не знал русских рабочих и крестьян с душами потомственных рабов… а если и знал, то думал, что выжжет рабскую шелуху огненный вихрь революции?! А вот не выжег… Корни рабства в русском человеке глубоко: в душонке его подленькой, загаженной православием!