Лев Клиот - Судьба и воля

Клифф за год до этого ушел из компании. Отец оставил ему солидное состояние, и он не нуждался в дополнительных доходах. Но его уходу предшествовало и некоторое охлаждение в их с шефом отношениях.

Бранновер с возрастом становился все нетерпимее к раздвоенности, в которой жил Борис. Он так и не избавился от ощущения своей, пусть и косвенной, вины. А Залесский, напротив, в своем отношении к жизни добавил цинизма, уверенности в том, что он заслужил относиться ко всему с той долей простоты, какая была для него комфортнее.

Конфликты с Джекки стали нормой. Его все возрастающая раздражительность не находила в ней сочувствия. Джекки отвечала на его всплески недовольства криком. Все, чего она достигла в этой борьбе, – транквилизаторы, которые удалось заставить принимать Бориса при помощи психоаналитика. Кризис наступил неожиданно, как и положено кризису. Все чувствуют: вот-вот что-то должно случиться, и оно случается, но, как всем в результате кажется, неожиданно.

Джекки опаздывала… То есть – конкретно в этот раз, но опаздывать стало ее нормой поведения. Всегда и всюду опаздывать с годами превратилось в такой особый стиль, которым она, скорее всего, неосознанно защищалась от отсутствия внимания, самоутверждалась в бесившей Бориса необязательности. Да, это его бесило, и она отлично это понимала, наблюдая с некоторым садистским сладострастием, как он вынужден был подавлять гнев в присутствии посторонних. Она ставила всех в неловкое положение и заставляла близких людей играть роль успокоителей в ее и мужа конфликтах. Каждый раз им приходилось уговаривать Залесского подождать еще пару минут, пока она спустится в лобби или выйдет на улицу, подъедет на такси или, не дай бог, на метро к месту встречи. В этот раз компания из десяти человек ждала Джекки в Тель-Авиве у входа в «Hilton». Они собрались в предложенный Шерманами новый арабский ресторан в Яффо, в котором подавали превосходную, приготовленную в кипящем масле рыбу «Святой Петр». После того, как все в неловком молчании провели более двадцати минут, Борис подозвал микроавтобус и настоятельно попросил всех занять в нем свои места. Бранновер и Менахем стали его уговаривать подождать еще некоторое время. Клифф собрался подняться на этаж и поторопить Джекки, но Залесский распалялся с каждой секундой все больше и просто затолкал «адвокатов» в машину, громко приказав водителю трогать.

– Борис, ведь она даже не знает, где находится этот ресторан.

Шерман развернул листок с его наименованием и адресом, предлагая ему позвонить жене и сообщить ей эту информацию.

– Она – сообразительная, найдет, если захочет.

Залесского трясло от бешенства.

Джекки, конечно, в Яффо не появилась, и обед прошел в тягостном молчании, лишь изредка присутствовавшие дамы пытались разрядить обстановку, обсуждая арабскую кухню, и, уже совсем отчаявшись, погоду.

Клифф вышел выкурить сигарету под тент, натянутый над несколькими столиками для тех, кто не боится жары и предпочитает не замутненный пыльными окнами вид на море. Борис присоединился к нему, чувствуя, что придется выслушать неприятную отповедь. Но сказанное превысило его ожидания. Клифф ронял слова тяжелыми свинцовыми каплями. Он будто избавлялся от накопленной неприязни к тому образу, в который облачился Залесский в последние годы.

– Ты плюешь на чувства окружающих тебя людей, на самых близких и преданных. Ты ставишь тех, кого считаешь друзьями, в ужасное положение. Как я завтра должен, по-твоему, разговаривать с Джекки? Чем она заслужила такое свинское отношение от человека, с которым прожила жизнь?

Клифф вспомнил уволенных одного за другим менеджеров. По его мнению, эти увольнения были несправедливыми решениями шефа, импульсивно прореагировавшего на негативные результаты некоторых финансовых показателей.

– Эзен и Софья Ларкинз проработали у тебя тридцать лет, и ты дождался, когда они будут далеко, и позвонил им в Токио. Как могло прийти в голову сообщить этим шестидесятилетним «молодоженам», что они уволены, через океан? Боялся, что Эзен, будь он поближе, тебе глотку перегрызет?

– Господи, Клифф! Что ты несешь? Я их уволил, потому что мне коллеги, в том числе и твои подчиненные, постоянно жаловались на эту парочку, на то, что они давят на всех, ведут себя так, будто без их одобрения любое решение нелегитимно. И потом, я выплатил компенсации, которых им хватит до конца дней, дай бог им здоровья.

Этот неприятный разговор мог бы закончится как-то иначе, но Бранновер задел неожиданно ту самую струну в душе Залесского, хотя, знай он, как она болезненна, может быть, и не произнес этих слов.

– Все, что ты творишь сегодня, началось в тот день, в тот несчастный день, когда ты не полетел к Мишелю на похороны его жены.

Борис раздавил в руке сигару и подошел к Клиффу вплотную:

– Проклятье, Бранновер, ты лезешь не в свое дело! Не смей касаться того, в чем ничего не понимаешь!

Еще мгновение, и Залесский мог бы его ударить. Он сдержался в последнюю секунду. Скомканно попрощался с гостями, рассчитался у стойки бара и уехал на такси в аэропорт. Он улетел в Париж в состоянии холодного бешенства, без вещей, не позвонив Джекки.

Трамплин.

Клифф ушел из компании. Тихо собрал вещи, сотрудникам сообщил, что собрался в отпуск, и так, без проводов, которые заслужил более, чем кто-либо, вышел из офиса, постоял у входа, словно отрывая себя от ауры, царившей в ближнем к месту его почти сорокалетней работы пространстве.

А Залесский прямо из Парижа связался с бизнес-брокером и дал ему задание подготовить «Ривьеру» к продаже. Процесс длился шесть месяцев, при том, что клиент определился сразу, как только стало известно о продаже компании. Аудит прошел без сюрпризов, и утром одного из дождливых ноябрьских дней Борис в последний раз открывал ключом офис, в котором прошла большая часть его жизни. Он постоял перед тяжелой дверью с латунной табличкой «RIVIERA COLLECTION».

Вставить ключ в замочную скважину, простое привычное действие. Но ведь это в последний раз!

Он с удивлением наблюдал за собой, думал, что волнение будет каким-то особенным, ночью даже приснилось, будто эта замочная скважина стала вдруг очень большой, и ключ болтался в ней, не находя опоры. А теперь, когда он приготовился это сделать, в душе ничего не шевельнулось, одна только мысль показалась забавной: каждый поворот ключа стоил ему ежедневно около полумиллиона долларов.

В тот день в Париже началась и другая история. Джекки позвонила в «Плазу» и сказала, что она с ним разводится. Он специально остановился в отеле, а не у Жоззет. Он ждал звонка, знал, что это будет скандал, и не хотел говорить по телефону в присутствии своей подруги. Джекки оказалась предсказуемой, непредсказуемым для нее оказался он.