Лев Клиот - Судьба и воля

На него сильное впечатление произвела Петра со своими скальными замками, с этим ощущением тысячелетнего присутствия людей, населявших и выстроивших эти сооружения. Вообще, на Ближнем Востоке связь времен ощущалась особенно явно, словно раздвигались вековые занавеси из тяжелой, пропыленной парчи, и вот уже рукой можно дотянуться до своего пращура в иорданской долине или того, другого, присевшего отдохнуть на краю Тивериадского озера, где только что Иисус явил миру чудо, пройдясь «по воде аки посуху».

– Жоззет, закрой глаза, ты слышишь поступь римских солдат, бряцание их доспехов, удары копий о щиты?

Он спрашивал ее, послушно зажмурившуюся на Виа Долороза в Иерусалиме.

В Петре они проехались на верблюдах, и фотография, запечатлевшая их веселые лица на вершине двугорбых созданий, стояла у него на ночном столике. Жоззет приезжала к нему в Жуан-ле-Пен, но никогда не оставалась больше, чем на неделю. Чаще они виделись в поездках. Путешествия стали частью их жизни, заменив горячку дел в бизнесе. Планирование маршрутов, их ожидание. В ожидании было особенное удовольствие, ожидание – это уверенность в том, что завтрашний день имеет смысл и что он вообще настанет.

Восьмидесятилетие Борис праздновал на террасе своих апартаментов в Жуане. Он устроил мальчишник. Это было славное собрание, восхитившее всех приглашенных. Условие «без дам» Борис выдвинул, исходя из собственного неловкого положения в отношении своих женщин. Он не мог пригласить Жоззет, не позвав Джекки. И никаких иных женщин из их общего круга пригласить не мог, не оскорбив Джекки. Они не сблизились за эти годы, но отношения поддерживали. Дни рождения детей и внуков время от времени приводили их за один стол. Джекки всегда была напряжена, а он пытался проявить в каких-то фразах и жестах намек на сожаление и даже раскаяние, но в той малой доле, которая не предполагала никаких шансов к возврату в прошлое. У них и до разрыва оставалось не много общих интересов. Он помнил лишь об одном эпизоде, вызванном таким, почти комическим случаем, когда они с Джекки действовали в унисон, и она даже в течение этих недолгих событий опаздывала всего на каких-нибудь пять-десять минут.

У них была маленькая собачка, мальтийская болонка – любимое, очаровательное существо. Как-то однажды случилось, что эта собачка по неизвестным причинам обиделась на гостей Залесских, собравшихся на рождество в их апартаментах на Пятой авеню. Выяснить причину ее обиды не представлялось возможным, может быть, кто-то из гостей шуганул ее от стола. А стол тот и окружавшие его двенадцать стульев были из очень дорогого итальянского гарнитура, и гарнитур этот, по уверению производителей, не имел в мире аналогов. Офис этой мебельной фабрики находился в здании, входящем в архитектурный ансамбль Дворцов Дожей в Милане. Туда Залесские и прибыли с визитом, решать проблему, которую им создала собачка весом в 4 килограмма. После того злополучного вечера, когда кто-то ее, видимо, обидел, маленькая сучка проявила завидное упорство в желании отомстить за свою собачью честь и, проявляя чудеса эквилибристики и целеустремленности, пометила драгоценную обивку всех двенадцати стульев, наградив их неистребимым запахом собачьего достоинства. Фабрика с трудом подобрала редкий гобелен, не нарушающий ансамбль всего дизайна столовой мебели. Это встало в копеечку, но Джекки и Борис были в эти дни дружны, как никогда.

Возраст приглашенных был в основном близок к возрасту юбиляра. Из молодых были Лев Гигерман и Люк Лерой. Лерой улетал в Канаду, позвали друзья во вновь открывшуюся клинику на условиях, которые не предполагали отказа. Лерой в этот вечер попрощается со своим пациентом и другом, рассчитывая еще не раз увидеться, но, как окажется, навсегда.

Жены на мальчишнике не предполагались, но были женщины, олицетворявшие красоту в той мере, которая доступна самым изощренным сластолюбцам. Двенадцать балерин из кордебалета в классическом наряде с коронами из павлиньих перьев танцевали перед седовласыми мальчишками на фоне ночного залива, под звездами южного неба.

Борис смотрел на лица своих друзей, на ножки юных красавиц, мелькавших перед их взором, и сладкая грусть патокой затопила его душу. Что из всего прекрасного, сверкающего, окружавшего его на земле осталось по-настоящему волнующим эту субстанцию, которая зовется душой? Эти ножки, круг друзей, путешествия или теплая постель? Все это трогает его так, словно между ним и всеми соблазнами мира пролегло ватное одеяло.

Деньги! Если отбросить сопутствующие высокоморальные рассуждения, то он всю жизнь собирал деньги. Да, он их зарабатывал, но ведь в результате просто собралась огромная куча купюр, пачек, которые можно измерить в метрах или килограммах. Однажды, на Ривьере, возле отеля «Du Cap Eden-Roc», он с Гигерманом подошел к легкому дощатому домику на краю скалистого берега, под которым в пятидесяти метрах располагался пляж. Этот домик назывался «кабаной», и за пятьсот долларов в день там могли провести время постояльцы этого отеля, не пожелавшие смешиваться с пляжной публикой. Он хотел показать Льву реальных небожителей – одного из совладельцев Bank of America, Леви Коэна, и его семейство. Залесский был в давних приятельских отношениях с Коэном и поэтому мог позволить себе навестить его без особых церемоний. Прямо с теннисного корта, прокаленные тридцатиградусной жарой, в шортах и майках, пропитанных потом, они переступили порог этого укрытия от посторонних и палящего солнца. Леви, его жена и двое детей, сын и дочь, которым было уже хорошо за сорок, сидели в шезлонгах, глядя сквозь большое незастекленное окно на море. Бледные, полноватые тела, скучный взгляд, вялое «How are you?». Живым показался только отец семейства. Он, видимо, почувствовал этот контраст между вошедшими и своими близкими. Коэн вышел вместе с гостями, подыскал слова, объясняющие эту картину в серых тонах:

– Все устали от перелета, только вчера из Мельбурна.

Борис представил банкиру Гигермана, и через пару минут неловкого разговора они раскланялись. Залесский видел, как разочарован его молодой партнер, и прозвучало – «Не в деньгах счастье», вызвав у обоих улыбку, гармонично их впечатлению от визита в приют миллиардера.

Борис вспомнил эту историю, разглядывая сидящих за столами гостей, они по-разному прошли свой жизненный путь. Кто-то был «пиратом», кто-то «счетоводом», но все они честолюбивы, настойчивы, умны. Крепкие, неординарные мужчины, «штучный товар», образчики «суперуспешных». Почти все очень богаты, но что в итоге? Немощь, букет заболеваний, каша на завтрак и овощной супчик в обед. Вот к этому меню его апельсиновый сок придется в самый раз. Да, он же приготовил своими руками сок, всем по стаканчику, включая девочек-танцовщиц. Поднос со свежевыжатым оранжем сплотил общество, юные тела красавиц замелькали в опасной близости к «мальчишеским» животикам старых перцев. Борис видел, как загорелись глаза Феликса Залмановича, поцеловавшего руку одной из балерин в момент, когда он передавал ей стакан с напитком. Борис наклонился к уху приятеля и поинтересовался, не хочет ли тот познакомиться с ней поближе?