Виктор Алексеев - Соперник Византии

- А теперь второй вопрос, Феофил. Сколько?

- Очень много, мой многопочтимый каган. Пятнадцать кентавриев - это больше ста тысяч золотых монет.

Феофил встал, низко поклонился и вышел, не заметив, как сверкнули глаза у новоиспеченного кагана.

Благодатное время наступает летом по обе стороны Днепра. Отцветают вишни, яблони, зацветают каштаны, а аромат взявшей силу травы дурманит, тело не может насытиться, бодрится, кружит голову, а по утрам, смерд ли, холоп ли, закуп [129] Закуп - крестьянин. , запрягая лошадь или уже с котомкой шагающий, невольно подумает: ядрен корень, каков день живляющий!

Как всегда, княгиня Ольга просыпается рано, до петухов, но ныне припоздала, любимый петух уже бросил в пространство свое соло, и кое-какие отголоски еще слышались из Подола, а ей неможется подняться, сбросить сонную дурь, а за полуоткрытым окном непонятный шум, кто-то шебаршит у почивальни, дверь то приоткроется, то тихо закрывается, она хочет встать, но тело будто чужое, застывшее, и тут где-то внизу, ближе к мосту, зазвучало било звонко и тревожно. И тогда Ольга делает над собой усилие и поднимается, а за дверью все слышнее и громче голоса. Ольга, как была, в ночной рубашке, так и распахнула дверь - Боже, горница так и набита служивым людом! Кинулись к ней няньки с тазиком и рушниками. Ольга, еще лохматая, молча плеснула горстью воды себе в лицо, на нее набросили платье, она тут же подставила голову для прически - и ровно через три минуты появилась в горнице. «Беда, - стучало в ее голове, - беда!»

И точно. Воевода Блуд, вооруженный, встал на колени и еле промолвил:

- Пацинаки, матушка! - почему-то по-гречески назвал печенегов.

- Где? - только спросила Ольга.

- Уже через час будут здесь.

- И что?

- Я приказал закрыть детинец [130] Детинец - внутренняя территория крепости. !

Появился отец Григорий. И он, видимо, проспал заутреню. В последнее время Ольга стала замечать, что отец Григорий непомерно стал принимать кровь Христову, то есть старое густое греческое вино, что на ложечке подают в момент крещения и исповедования. Да и по носу, который с каждым годом становился все краснее, видно было, что отец Григорий пристрастился к вину. Ольга хотела ныне поговорить с ним начистоту, но до него ли сейчас?

- Увидеть можно? - спросила княгиня еще стоявшего на коленях боярина Блуда.

- А как же, матушка. Надо к капищу подойти.

- Корзно, - приказала княгиня. Ей на плечи накинули плащ, и она скоро пошла за боярином.

Выйдя из великокняжеского теремного дворца и свернув направо, где стоял идол Перун с выпученными глазами и с палицей в руке, Ольга торопливо шла, мысленно повторяя: «Господи! Спаси и убереги детей малых. Господи, спаси и сохрани!»

Сердце зашлось, хотя идти было недалеко, но оно стучало, будто кто-то подталкивал его со спины, и мелко покалывало, не сильно, чуть прикасаясь. Дойдя до крутого обрыва, где лежал большой валун, возле которого готовилась треба - приношение богу, она опустилась на него, глянув вниз на Днепр, а потом обратила взор вдаль, туда, где в далекой степи еще стояли столбы дыма - догорали сторожевые башни. А уже за ними полз черный серп, будто подрезая все вокруг: деревья, горящие селения, кусты и саму зелень полей.

- Княгиня, - молвил воевода, - прикажи ехать в Вышгород.

- Да, да, - кивнула и молвила княгиня, - пусть закладывают коляску и готовят ладью.

Воеводу будто смело ветром. Ольга оглянулась и увидела главного волхва. Он, насупившись, тоже глядел вдаль, к нему подбегали служки, о чем-то спрашивали, он смиренно, но грозно отвечал:

- Я же казав, бестолочь!

Огонь в капище все более возгорался. Ольга тихо попросила:

- Воды, господарь!

Ей тут же принесли ковш воды, она отпила, потом налила в ладошку и омыла свое лицо. Не отрываясь, она смотрела на Подол, что лежал под ее ногами, видела часть Оболони, что была справа, и всюду бегающих, спешащих куда-то растерянных людей, не знающих, за что хвататься, загоняющих живность, распрягающих или запрягающих лошадей, слышала лай собак, мычание коров, ржание лошадей - это был разрушенный муравейник с беспорядочно, бездумно снующими муравьями. И все они оборачивались, вглядываясь в Гору, будто спрашивая, знают ли там о том, что грядет беда, слышат ли там набат, что гудит, разрывая теплое, в первых лучах солнца, воздушное пространство. И Ольга, занятая наблюдением, своими мыслями, снова услышала тысячи ударов, гремящих в воздухе. Но она успела заметить, как мужики, выходящие из домов, кто в кольчуге, кто в шлеме и с топором, кто просто в чем, но с кольями или с вилами, спешили к стенам крепости, что опоясывала город, сгрудившихся у моста, конных и пеших, которые ждали, когда опустится он, чтобы пропустить к месту защиты своего города. А там уже неумолимо приближается черный серп, пожирая все пространство, и острие его уже захватывает весь левый берег Днепра, на котором будто мухами-лодьями, челнами, плотами залеплено недавно чистое зеркало реки. Люди переправлялись на правый берег.

- Матушка, пора. Коляска и лодия готовы. Быстрей, княгиня. Дети уже сидят.

Ольга поднялась с валуна и медленно пошла за боярином. Она шла, а ноги ее прилипали к земле. Она тяжело передвигала их, но у самой коляски остановилась.

- Преслава, - обратилась она к невестке, - вези детей. Я остаюсь здесь!

- Матушка! Как же! - воскликнули невестка и няньки, но княгиня грозно крикнула и махнула рукой возчику:

- Пошел!

Она поднялась в светлицу, распахнула окно, глядя сверху, как снуют конные печенеги, где стреляя из луков, где поджигая жилища, будто беснуются дьяволы, играя мечом и огнем. Но отсюда ей не было видно переправы и детей, и она, спустившись вниз, пройдя гридницу, снова поднялась наверх, опять распахнула окно, но отсюда был виден только противоположный берег Днепра. Он был пуст. Ни одной ладьи. И только спустя какое-то время внизу застучали копыта, в ворота въехала коляска с детьми в сопровождении гридней.

Старший соскочил с лошади и поклонился княгине:

- Мы только начали спуск к реке, - сообщил он, - как появился отряд печенегов. Пришлось возвратиться, матушка!

Дети выпрыгнули из коляски и весело побежали по двору. Только старший, Ярополк, грустно кивнув бабушке, молча вошел в терем. Печенеги, пограбив окрестности, даже не пытались штурмом брать город. Они просто перекрыли все подходы к воде, доступ к пище, безжалостно уничтожая скот, когда-то пасшийся у берегов Днепра, одним словом, прервали питание тела города, обрекая жителей на голодную смерть. Нет ничего достовернее, чем рассказ летописца о положении жителей города, написанный по воспоминаниям очевидцев. Вот что пишет Нестор:

«Бесчисленное множество печенегов обступило город, нельзя было выйти из него, ни вести послать и жители изнемогали от голода и жажды. На противоположной стороне Днепра собрались ратные люди на лодках, но не смели напасть на печенегов, и не было сообщений между ними и киевлянами. Тогда последние вступили и стали говорить: «Нет ли кого, кто бы мог пройти на ту сторону и сказать нашим, что если они завтра не нападут на печенегов, то мы сдадимся». И вот вызвался один молодой человек: «Я, - сказал он, - пойду». - «Иди!» - закричали ему все.