Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Возразил:

— Для такой миссии я не гожусь.

Генрих в то же мгновение изменился в лице и с потеплевшим взглядом, с рукой, растерянно теребившей застёжку камзола, просто, но глухо сказал:

— Помоги мне, Мор, помоги!

Знал эти мгновенные переходы и принимал их за чувство вины, не чуждой совестливой душе короля. Генрих был добр и умён. Философу доводилось наблюдать много раз, как часто тот колебался между искренним сознанием справедливости и разнузданным своеволием избалованного властителя. Вся беда была в том — не для него одного, а для страны, для всех англичан, — что этот сильный, талантливый человек то и дело сбивался с пути, предписанного ему здравым смыслом. Монарху, способному делать добро, но часто творившему зло, готов был помочь как председатель палаты, как обременённый многим познанием человек, как друг.

Ради помощи человеку приходилось идти наперекор королю, и мыслитель произнёс:

— Смогу обещать только одно: если между Францией и Испанией установится мир, его подпишут на условиях самых тяжёлых.

Генрих порывисто погладил голову пса и отпустил его кивком головы.

Мор ехал верхом к кардиналу. Было сыро, но ясно. В слишком узких непросыхающих улочках густо воняло конским навозом и хлюпала под копыта желтоватая вязкая грязь. Прохожие прижимались к склизлым стенам домов, чтобы его пропустить. Дома мрачно глядели узкими окнами. В очень немногих блестело стекло. Остальные были затянуты бычьим пузырём или промасленной толстой бумагой.

Ему нужен был только мир. Довольно истреблять понапрасну людей, пускать на ветер силы и средства, которые можно направить на процветание Англии.

Что бы он сделал? Да в первую очередь перестроил бы весь этот город, заложил бы новые улицы, и в тех улицах царили бы свежий воздух, чистота и простор.

Опустив голову, бросив поводья, не понукая коня, припоминал:

«Расположение площадей удобно как для проезда, так и для защиты от ветров. Здания отнюдь не грязны. Длинный и непрерывный ряд их во всю улицу бросается в глаза зрителю обращёнными к нему фасадами. Фасады разделяет улица шириной в двадцать футов. К обратной стороне домов на всём протяжении улицы прилегает сад, тоже широкий, отовсюду загороженный задами улиц. Нет ни одного дома, у которого бы не было двух дверей: спереди — на улицу, сзади — в сад. Двери двухстворчатые, скоро открываются при самом лёгком нажиме и затем, затворяясь сами собой, впускают всех, кому угодно войти...»

Потянуло запахом тления. Проворный нищий схватил его за колено, истошно вопя, выставляя кровавую рану, намалёванную на плече.

Бросил ему целый пенс и поспешно вернулся к своим мыслям:

«Стены построены снаружи из камня, песчаника или кирпича, а внутри полые места заполнены щебнем. Крыши выведены плоские и покрыты какой-то замазкой, не стоящей ничего, но такого состава, что она не поддаётся огню, а по сопротивлению непогоде превосходит свинец. Окна защищены от ветров стеклом, а иногда полотном, смазанным прозрачным маслом или янтарём, что представляет двойную выгоду, именно: таким образом они пропускают больше света и менее доступны ветрам...»

На виселице колыхалось под ветром гниющее тело. Отрубленные головы были выставлены на общее обозрение при въезде на мост.

Пришпорил коня и поскакал.

У входа в Ламбетский дворец стояли копейщики, охранявшие жизнь и покой кардинала и канцлера. Как ему показалось, они служили недавно. Тот их часто менял, страшась покушения на свою драгоценную жизнь. Во всяком случае, они не узнали его.

Спешился и назвал своё имя, однако солдат преградил дорогу копьём, а другой не спеша скрылся за тяжёлой одностворчатой дверью. Долго ждал, держась рукой за седло.

Наконец, блестя фиолетовым шёлком, навстречу вышел викарий и подал знак. Его пропустили.

Миновали знакомую с давних пор анфиладу. Беззвучно и ловко распахнув перед ним широкую дверь, викарий сообщил, казалось, одними губами:

— Монсеньор ожидает.

Так же беззвучно дверь затворилась у него за спиной.

На стенах ровно горели восковые толстые свечи в золотых узорчатых бра, заливая апартаменты мягким рассеянным светом. Сладко пахло дорогими восточными благовониями. Было уютно, умиротворённо и тихо. Не двигались широкие копья свечей.

В высоком кресле, до боли знакомом, дремал другой канцлер. Массивная голова опустилась на заплывшую грудь. Дряблые щёки, словно сырые, обвисли на белый ворот роскошной сутаны. Квадрат золотого креста мерцал бриллиантами. На указательном пальце пухлой руки тлел аметистовый перстень.

Застыл на пороге, не решаясь потревожить чуткий сон старика.

Может быть, притворяясь или ощутив на себе его ждущий пристальный взгляд, кардинал открыл разом глаза и вскинул римскую голову, вылитый кесарь ушедших веков. Лицо тотчас настороженно сжалось, и сделалась почти неприметной дряблая округлость раскормленных щёк. Хозяин неожиданно улыбнулся, легко поднялся с удобного кресла и сделал навстречу несколько неторопливых важных шагов, выразительно говоря:

— Я ждал вас, Томас Мор.

Склонил рыжеватую голову:

— Благословите, отец.

Кардинал взмахнул перстами над его головой, коротко ткнул ему тёплую руку для ритуального поцелуя и в самое темя весело произнёс:

— С вами необходимо быть откровенным, и я вам по чести скажу, что вашему назначению я вовсе не рад.

Гость подхватил, выпрямляясь:

— Чего хорошего быть послом в тёмном деле? Для нас, людей мирских, быть послами далеко не так просто, как для вас, смиренных служителей Господа, ведь вы не имеете ни жён, ни детей.

Кардинал улыбнулся мимолётной улыбкой:

— Вы льстите нам, Томас Мор.

С лёгкой иронией поправил себя:

— То есть не должны бы иметь по обету, тогда вам было бы некого оставлять в своём доме, вы были бы повсюду одни. Когда же мы, безрассудно предавшиеся соблазнам мира сего, хотя бы на короткий срок уезжаем из дома, наше сердце тоскует и рвётся обратно, к объятиям жён, к поцелуям детей. К тому же в поездке приходится жить на два дома, а это очень и очень накладно, вы и представления не имеете о подобного рода вещах.

Кардинал выпрямился, толстый, с розовыми щеками, стараясь выглядеть как можно величественней, и с пониманием взглянул на него:

— Ну, я-то имею представление обо всём и уже подумал о ваших расходах. Вот вам указ, король подпишет его, я с ним говорил. Согласно указу вам назначается пенсия в возмещение понесённых убытков... нет, не в сто фунтов, от них вы отказались, мне это известно, а всего в пятьдесят, — церковь, как видите, поступает мудрее, чем короли.

Отрицательно покачал головой:

— Церковь мудра, однако и от неё этой пенсии я принять не могу.

Кардинал с удивлением поглядел на него: