Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Откинувшись на своей деревянной скамье, скрестив на груди бессильные руки, Мор с горечью подтвердил:

— Великое от нас уже давно удалилось.

— Я вижу, и вы, чужестранец, утратили свои добродетели, как и мы.

Ученик, исчезнувший было куда-то, вновь сидел перед ним на свежей зелёной траве, омытой дождём, поджав под себя худые гладкие голые ноги, и оживлённо жестикулировал, точно выступал перед народным собранием:

— Совершенная добродетель имеет четыре рода: разумение, справедливость, мужество и здравомыслие. Среди них разумение есть причина, заставляющая правильно делать свои дела. Справедливость есть причина правильного поведения в товариществе и в торговых сделках. Мужество есть причина стойкости и неотступности в опасностях и тревогах. Здравомыслие есть причина того, что мы властвуем нашими желаниями, не позволяем наслаждениям поработить нас и живём упорядоченно, как должно.

Отворотившись от назойливого юнца, лишь бы тот ему не мешал, Томас почтительно сказал:

— Я пришёл к тебе за советом, учитель.

Как-то странно дёрнув крепкой, красивой, прославленной в веках головой, указав на двух безусых, ещё не тронутых пороками юношей, они со значением, написанным на их важных лицах, о чём-то беседовали с обрюзгшим мужчиной пожилых лет в старом грязном плаще, старик усмехнулся:

— Всего трое осталось учеников, да вот этот весёлый болтун, который в минуты горьких раздумий развлекает меня. Более никому не нужна моя истина. Многие граждане Афин уже почитают меня сумасшедшим, однако я, чужестранец, не жалуюсь и не обижаюсь на них.

Мор был удивлён и поспешил утешить его, протягивая руку вперёд:

— Это неправда, большая неправда, учитель. Все те, кто просвещён и обогащает ум свой словесностью, почитают тебя как великого мудреца.

Что-то вроде испуга промелькнуло в выцветших, однако живых глазах:

— Я полагаю, ты смеёшься надо мной, чужестранец, употребляя множественное число там, где употребить было бы должно единственное.

Хотел дотянуться до философа, чтобы сочувственно тронуть согбенную спину и плечи приветной рукой:

— Нас и вправду немного. Однако же я не один твой почитатель и ученик. У тебя есть верные поклонники в будущем, его тебе не было дано увидать.

Старик пожевал губами, подумал и молвил:

— В твоё будущее, как ты хочешь, трудно поверить, наблюдая, какие мерзости творятся кругом.

— Однако истина незыблема и прекрасна. Истина на все времена.

— Истина, конечно, незыблема и прекрасна, о чужестранец, но думается, внушить её нелегко, когда большинство ищет не истины, а только богатства. Я пробовал много раз проповедовать истину разжиревшим Афинам и не успел ничего. Ты что-нибудь слышал об этом в твоём, как вижу, таком же безрадостном будущем?

— Да, я слышал, поверь мне. До нас дошли рассказы о том, как ты учил и как поучал. По этой причине я и захотел увидеть тебя, с тобой говорить.

Платон недоверчиво протянул:

— Что же повествуют о моём учении в ваших записках?

Поспешил рассказать, ласково улыбаясь ему, как ребёнку:

— Твой комментатор Олимпиодор, живший в египетском городе Александрии назад тому около тысячи лет и почти столько же после тебя, повествует о том, что в Сицилию ты отправился из желания видеть огнедышащее жерло как раз тогда бесновавшейся Этны, так как философу, говорил ты, подобает быть любознательным зрителем явлений природы, а вовсе не из любви к сицилийской кухне, как утверждал до него достойнейший Аристид.

Собеседник рассудительно вставил:

— Всё-таки истины ради, надо прибавить, кухня в Сицилии проще и здоровей, чем у нас, а у меня с ранней юности слабый желудок.

Продолжал, нисколько не удивившись внезапному замечанию, хотя у него самого желудок был с детства здоров:

— Далее, сообщает твой комментатор, ты пошёл в Сиракузы, когда в том славном городе правил жестокий тиран Дионисий, и попытался превратить тираническую власть в аристократическую, то есть хотел, чтобы к власти пришли лучшие люди, как я теперь понимаю тебя. Однако же, если верить твоему комментатору, ты избрал странный и не совсем удовлетворительный путь к умам и сердцам граждан.

Перебирая заплетённую бороду, беззащитно помаргивая глазами, философ всполошился:

— Что такое он наплёл про меня, этот учёный дурак из страны пирамид?

Спросил, рассчитывая на снисхожденье:

— Отчего же дурак?

— Ты же сказал мне, что он комментатор!

Рассмеялся:

— Твой учёный дурак утверждает, что Дионисий Старший, если не ошибаюсь, тебе тогда задал вопрос: «Кто, по-твоему, счастливец между людей?» Ты же как будто ответил, что первый счастливец — Сократ. После этого Дионисий снова спросил: «В чём, по-твоему, задача правителя?» Ты же будто бы ответил на это: «Задача правителя в том, чтобы сделать из подданных хороших людей». Дионисий задал и третий вопрос: «Скажи, а справедливый суд, по-твоему, ничего не стоит? » Ты будто бы к тому времени уже знал, что Дионисий имел слабость гордиться своим справедливым судом, и потому ответил ему: «Ничего не стоит или стоит самую малость, ибо справедливые судьи подобны портным, дело которых состоит только в том, чтобы заштопывать дыры на порванном платье». Тогда Дионисий задал последний вопрос: «А быть тираном, по-твоему, не требует храбрости?» Ты же ответил на это: «Нисколько, ибо из людей это самый боязливый на свете, потому что тирану приходится дрожать даже перед бритвой цирюльника в страхе, что тот зарежет его». Дионисий на это разгневался и приказал тебе уехать из Сиракуз. Вот что поведал нам твой комментатор.

Платон усмехнулся:

— Он не так уж много наврал про меня, твой учёный дурак, спасибо ему.

Томас искренне подивился:

— И ты в самом деле подобным образом отвечал па вопросы тирана?

— Приблизительно так, если не изменяет мне па мять. Что же странного ты находишь в ответах?

— Какой смысл раздражать тиранов такими советами?

— Может быть, ты прав, чужестранец, но я до смерти ненавижу тиранов.

— Чего же ты добивался такими ответами? Ты же почитаешь себя мудрецом?

— Тиранам следует всё-таки знать, во что их ценят философы, раз уж философам не дано средств отрешать их от власти и предавать заслуженной каре.

— Ты тоже, может быть, прав, великий мудрец. Может быть. Однако, выпади такой случай мне, я поступил бы иначе.

Старик сел поудобней на своём камне, до блеска вытертом временем, и опустил расслабленные руки между колен:

— Поначалу я тоже пробовал действовать по-другому. Твой комментатор из страны пирамид, должно быть, не всё рассказал, как это свойственно дуракам.

Припомнил в ответ:

— До нас дошла ещё одна версия о твоей встрече с тираном на острове олив и пшеницы.