Николай Кочин - Князь Святослав

Это было невыносимым выпадом против «великой державы». Скрепя сердце, Лиутпранд изложил евнуху пожелания своего императора.

Только что посол начал речь о том, что ромейскую царевну хочет сосватать сын Оттона и просит в приданое Апулию и Калабрию, как паракимонен перебил его с высокомерием:

- Брак нашей порфирородной царевны с варваром есть неслыханное дело в анналах ромейской истории. И если Оттон хочет породниться с нами, то он должен сам дать ромеям вознаграждение за этакую честь. Пусть он возвратит нам Рим и Равенну со всеми территориями, которыми мы владели. Вот тогда-то мы подумаем о браке. Если же он будет искать одной нашей дружбы, то по крайней мере, надо для того очистить Рим и его территорию, возвратить римлянам их свободу и вернуть в наше прежнее подчинение возмутившихся против нас князьков, бывших рабов нашей священной империи.

От испуга епископ потерял дар речи. Паракимонен так же спесиво ушёл, как пришёл.

Это так расстроило прелата, что он заболел и ждал случая поскорее отбыть восвояси из опротивевшего ему Константинополя.

Чтобы ещё больше поглумиться над послом, Никифор опять пригласил его на одну из церемоний, и за столом нарочно поместил ниже послов болгарского царя Петра. Это переполнило чашу терпения Лиутпранда. В середине пира он поднялся из-за стола и выказал намерение демонстративно его покинуть. Начался скандал: препирательства, насмешки, оскорбления. Паракимонен бросил в лицо епископу:

- Конечно, болгарин груб, грязен, невежественен, но он василевс, а не какой-нибудь «франк».

Лиутпранд ответил такой же дерзостью. Василий вытащил его из-за стола, прогнал и велел кормить в дешёвой харчевне. После этого Никифор снова позвал посла и, будучи мастаком по части церковных дел и большим начётчиком в христианском православии, запретил епископу возражать, а сам изводил его издевательством над католичеством и папой. Лиутпранд должен был глотать и эти пилюли.

Наконец однажды в помощь послу прибыл в Константинополь гонец от папы с письмом Никифору, поддерживавшим предложение Оттона. Разъярённый Никифор тут же посадил посланца в тюрьму и велел в свою очередь написать ответ Оттону и папе. Письмо Оттону было подписано киноварными чернилами самим Никифором, а письмо папе подписал Лев Фока. Никифор знал, как и чем уколоть наместника Христа.

- Мы считаем вашего папу недостойным письма василевса, поэтому ему посылает ответ куропалат Его Величества, - сказал Лиутпранду паракимонен.

Лиутпранд уехал разозлённым и ни с чем. И продолжилась хроническая война Никифора с Оттоном в Италии. Она требовала новых средств, новых жертв от и без того измученного населения. Налоги сразу увеличились. Скрытый злобный ропот разрастался во всех уголках империи. А тут ещё сарацины угрожали Криту. И вот в это самое время всех как громом поразило, что Святослав готовится вновь прибыть на Балканы.

Никифор лихорадочно начал искать сближения с Болгарией, стал просить для малолетних наследников двух царевен-девиц, дочерей Петра. Тем самым Никифор намеревался отпугнуть Болгарию от России. Столица переживала крайне смутное и тревожное время. Против василевса поднимались страшные силы и внутри страны: обозлённое духовенство, ущемлённая знать, городские жители, измученные возрастающей дороговизной продуктов, страдающие от бесконечных войн, а также и крестьянство, изнурённое налогами и обезлюдевшее от непрестанных солдатских поборов. Условия для дворцового заговора были самые подходящие. Тем более, что василиса Феофано, ненавидя мужа, обзавелась новым любовником и с нетерпением ждала конца сурового василевса.

Никифор был в Антиохии, когда вечером, оставив поместье, Цимисхий переплыл на лодке Босфор. При малейшей неосторожности его ожидала только смерть, которая могла повлечь за собою и несомненную гибель возлюбленной Феофано. Он плыл с двумя телохранителями-рабами. В наступающих сумерках Константинополь был особенно прекрасен.

Он обожал этот город роскоши, интриг, властолюбивых мечтаний, несравненных мастеров, очаровательных женщин, чванливых сановников и молчаливых рабов, очаг благостного православия, смесь племён, наречий, идей, символов, вероучений. На фоне густых зелёных садов и серых крыш над сливающимися очертаниями города крест на святой Софии поднимался в высь смело, сияюще, торжественно.

Когда Цимисхий сошёл на берег и переждал в гуще Деревьев, мрак уже залил улицы, и они опустели. Особенно мрак сгустился у стен города, увитых тяжёлыми лозами винограда. Молчаливые, неподвижные фигуры женщин в длинных одеждах смутно вырисовывались на металлическом зеркале вод Золотого Рога. Во мраке сада соскользнула со скамейки закутанная фигура, поднесла к лицу Цимисхия фонарь, вынув его из-под полы…

- Всемогущий боже, - прошептал незнакомец. - Это ты! Иоанн… Следуй за мной.

Они прошли мимо портиков, баней, трибун. В темноте маячил Великий Дворец с хребтами зданий. На каждом углу улицы Цимисхия встречал новый незнакомец с фонарём и провожал дальше. Это были дворцовые евнухи Феофано из Священных палат. Его привели на паперть небольшого храма. Он толкнул одну из металлических дверей и вошёл в притвор, довольно тесный и тёмный. Только в углу теплилась лампада перед чёрной закоптелой иконой Христа, сидящего на троне. Нога его покоилась на скамейке, рукой он поддерживал евангелие.

Цимисхий перекрестился и прошептал молитву в честь царя Давида. Было сыро в храме и жутко от обилия суровых ликов на иконах и таинственного безмолвия. От напряжённого ожидания и неизвестности колотилось его сердце. Он озирался вокруг, но никого не видел в полумраке. Вдруг от стены отделилась фигура в одежде чернеца, приблизилась к нему, тронула его. По горячему дыханию он сразу узнал, кто это. Он склонился в волнении и стал горячо целовать руки Феофано. Но она повела его дальше.

- С тобой будет говорить не женщина, а царица, - произнесла она строго, шёпотом. - А право на ласки царицы надо ещё завоевать… Купить ценою подвига, которого от тебя теперь жду не только я, а вся держава… Она в опасности… Столица в смятении… И сегодня весь день ходили по улицам и по рынкам добрые мои подданные и провозглашали: «Да здравствует василевс Иоанн Цимисхий!»

По витым лестницам они спустились вниз, остановились во влажном, глухом склепе, в котором горела красная лампадка перед образом Богородицы - Панагии в золотом венце. Вся она, божья матерь, была в одежде, сотканной из благородных металлов. На одежде - кресты из жемчуга и драгоценные камни у запястий, у колен и на коленях. И рядом - в монашеской одежде, подчёркивающей стройность её стана - стояла царица. Вид её одухотворённого лица ослепил его красотою. Не имея сил превозмочь любовное томление, Цимисхий упал на колени и стал целовать её ноги. Царица жёстко отстранила его от себя и сказала твёрдо: