Алексей Салмин - Буря на Волге

— Жив, жив! Везет черту...— завидуя успеху Савкина, кричали солдаты.

Ветром отнесло его далеко в сторону от наблюдающих. К месту падения Савкина мчится санитарная машина с врачом и сестрой. Савкин падает, немножко тянется за парашютом, потом свертывает его и, усевшись на куче полотна, озирается вокруг и завертывает папироску. Испытание закончено. Начальство, довольное достигнутым успехом, слово свое сдержало. Савкин с тремя белыми ленточками на погоне и двадцатью пятью рублями в кармане прощается с Чилимом и Бабкиным, гордясь повышением и совершенным подвигом, и отправляется в отпуск. Провожая Савкина, на прощанье Бабкин кричит:

— Ты смотри, Лаврушка, обратно поедешь, самогонки не забудь захватить! Твое повышение надо обмыть!

— Слушаюсь! — улыбаясь, отвечает Савкин и цепляет к поясу штык, а за плечи закидывает мешок.

— Свиней, что ли, колоть? — замечает Чилим.

— Так, на всякий случай. Ну, прощайте, друзья, через месяц ждите.

Проводив Савкина, Чалим с Бабкиным снова лезут в ход сообщения, пробираясь к своим окопам.

— Да, я рад за него, что удалось ему еще на месяц продлить жизнь, — говорит вполголоса Чилим присаживаясь на земляную заснеженную лавочку в окопе.

- Судьба играет человеком, — замечает Бабкин.

- Куда к черту судьба, люди играют нами, как пешками, — возражает Чилим. — Ты вот тут зарылся в землю, как крот, дрогнешь, как собака, на холоде, гниешь под дождем. А там, в далеком тылу, в городской теплой, уютной квартирке сидит какой-нибудь господин, который заинтересован более нас с тобой в движении этих пешек. Он сидит после сытного завтрака и слушает рассказ о доблестных войсках, одерживающих победу на фронтах, или читает только что полученную газету. Улыбаясь, он восхищается победой какого-нибудь полководца и, насупив брови, возмущается отступлениями. Он не знает фронта, не видал по-нищенски одетого в рваную шинель его защитника — солдата. Он не видел грязи, которой залеплен по самые уши солдат. А ты здесь знаешь одно: каждая минута твоей жизни висит на ниточке и вот-вот оборвется... А если придешь искалеченным, будешь стоять где-нибудь на углу или на мосту с протянутой рукой, выпрашивая копеечку на пропитание, как стояли калеки после японской войны... И этот же господин, который так восхищался твоими победами, пройдет мимо и не подаст тебе семишника. Он с презрением отвернется или обойдет сторонкой, чтобы твои лохмотья и увечья не испортили ему настроение и аппетит. Вот, брат, что нас ждет...

— Да, уж от этой войны лучшего не дождешься, а говорят еще, что где-то на небесах есть бог. А чего тогда он глядит оттуда? Почему не прекратит наши страдания? — с горечью говорит Бабкин.

— Видимо, забрался слишком далеко и не видит, что творится на его святой земле... — откликается Чилим.

Но вот грохнул выстрел, за ним второй, и пошла пальба. Друзья зорко вглядываются в ту сторону, откуда со свистом, визгом и треском разрываются, ударяясь в мерзлую землю, бруствера, пули «дум-дум».

— Вот, сволочь, опять разрывными лупит, — ворчит, приседая, Чилим.

Погода как назло опять начинает хмуриться. Хлопьями повалил мокрый снег. Стрельба стихает. По ходу сообщения пробирается рассыльный из ротного блиндажа.

Приседая в окопах, раздает он письма солдатам. Получает письмо и Чилим.

— Что за чертовщина! — восклицает он, разглядывая конверт, на котором не кривобокие каракули, какие он привык видеть на письмах матери. Да и пакет более объемистый.

Письмо было от Нади. Правда, оно пришло с большим опозданием, но все же пришло. Прочитав его, Чилим долго сидел в задумчивости, глядя в одну точку. Перед его глазами на бруствере во весь рост стояла улыбающаяся Надя. И так же, как в день их первой встречи, ветер шевелил ее черные локоны. За полчаса до письма в голове Чилима бродили мысли о смерти. Теперь ему так захотелось жить, так захотелось прийти обратно здоровым и все таким же сильным!

«Так и пишет: «Навсегда твоя». А та старая ведьма сказала, что Надя вышла замуж за этого щеголя-офицера. Ребенок нашелся. Что за чудеса? И понять ничего нельзя. Ага, вот оно что, — новая догадка мелькнула в голове Чилима. — Наверное, когда нашла ребенка, тот офицерик бросил ее, или на фронт его угнали. Вот она и вспомнила старинку...» — думал Чилим. На душе у него от этих догадок стало пасмурно.

Небо хмурилось толстыми серыми тучами, медленно кружился и падал крупными хлопьями снег. На правом фланге изредка громыхала полковая батарея. Левее, где лесок редел и окопы опускались к трясине, то и дело трещали винтовочные выстрелы. Наконец выстрелы смолкли. Жуткая тишина водворилась в окопах, а пухлые снежинки падали и падали без конца...

Чилим прокрался в крытую траншею хода сообщения и, прижавшись к стенке, торопливо начал писать карандашом:

«Надюша, друг ты мой сердечный!

Только что получил твое письмо. Так обрадовался, что не могу сообразить, что тебе и ответить. Ты пишешь, дорогая, что я забыл тебя. Это было бы больше, чем бессовестно. Забыть тебя, твое доброе, горячее сердце и улыбку твою нельзя. Надя, голубушка моя, тяжело мне и горько было слышать от твоей тетушки, что ты вышла замуж за того офицера, которого встретил я в вашем дворе. Вот почему писал я матери и просил ее узнать правда ли это. Если тетя Дуся сказала правду, то я ничего не могу тебе написать, кроме пожелания большого счастья в твоей новой жизни...

Надюша, дорогая моя, еще в прошлом году я писал тебе два письма, но ты почему-то не ответила? Это тоже кое-что мне подсказало... может быть, они не дошли или тебе не передали их? Я не знаю. Надюша, милая, ты пишешь, что наш малыш Сереженька жив и нашелся. Я очень был удивлен и обрадован такой неожиданностью. Как же это получилось? Как было бы радостно прижать вас обоих с Сережкой к своей солдатской груди. Еще кое-что хотел написать, да уж некогда, опять начинают стрелять. Желаю тебе, моя дорогая, здоровья и счастья.

Твой Вася».

Пока Савкин был в отпуске, в полку произошли кое-какие перемены. Полк не отступал и в наступление не ходил, но санитары каждый день и каждую ночь вытаскивали по ходу сообщения убитых и раненых, а также умерших по неизвестной причине. Высланная командованием комиссия определила, что солдаты умирают от эпидемии. Была ли тут замешана злая рука неприятеля или просто болезнь развивалась от холода и недостаточного питания — солдаты не знали.

Вскоре командование дало приказ: полк снять с окопов и изолировать, отправив в тыл.

Февральской темной ночью 1917 года полк отправили в тыловое местечко Пидгайцы где и расквартировали на самой окраине в заброшенном панском поместье. Придя на новое местожительство под крышу панских хором, солдаты почувствовали себя вольготно. Пули здесь не свистели, снег хлопьями за ворот не валился. Ломая заборы панской усадьбы,солдаты могли обогреваться. А когда огляделись да совсем отаборились, разнюхали и насчет съестного.