Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

— По–ли–на-а! — по слогам произнёс Дубасов. — Действительно. Не совсем благозвучно, в сравнении с Ольгой.

— Тогда на Варьке женись! — тут же внёс предложение Аким. — И плавает хорошо, и голос звонкий. Вместе песни будете петь… А какой горластый сынок родится, — вновь ввёл в задумчивость одного и развеселил другого.

— Т-только тебе надо в 6-ой туркестанский батальон, — вытирая мокрым уже платком глаза, сумел произнести Гришка Зерендорф. Реверса–то у тебя нет. О-ох, не к добру смеюсь, — сделал он вывод из безобразного своего веселья, и сразу принял подобающий военному человеку, серьёзный вид.

— Господа! — покаянным голосом, стыдливо пряча глаза, промолвил Дубасов. — Пока вы заказывали офицерскую форму, я, от тоски и безысходности, заказал статский костюм и цилиндр.

— Чего-о? — хором спросили подпоручики.

— Цилиндр! — уныло произнёс Григорий.

— Это цивильный фуражка такой, — с кавказским акцентом расшифровал дубасовскую вещь Рубанов, — на голова надевается, — для совсем непонятливых добавил он.

— А ещё костюм тройку с жилетом, лаковые штиблеты и трость с серебряным набалдашником, — перечислил предметы, показывающие всю глубину его падения. — Ну не в унтерской же форме я в ресторацию пойду, — горестно возопил он.

— Чего орёшь, как трагик на сцене. Правильно сделал, — поддержал товарища Аким, укоризненно глянув на вновь утерявшего солидный вид Зерендорфа.

— Господа, давайте, как Виктор переоденется в цилиндр, и вместо шашки возьмёт трость с набалдашником, — прыснул сквозь губы Зерендорф, — поедемте ко мне обедать, а то до ресторации нескоро ещё доберёмся…

— Ну как статский вид? — переодевшись, вышел к друзьям Дубасов, картинно опираясь на трость.

— Ну, вылитая статская штафирка, — дружелюбно оглядел товарища Зерендорф.

— Так бы и дал в морду! — заржав, продолжил его мысль Дубасов.

В предчувствии веселья, настроение его явно улучшилось. К тому же он понял, что товарищи любят его, и с помощью солдатского юмора хотят подбодрить.

— Ну-у, формяга не от Норденштрема, конечно, однако, выглядишь неплохо, — высказал своё мнение Рубанов. — На титуляшку потянешь…

— А вот оскорблять не надо, — обиделся много уже вытерпевший Дубасов.

— Какое это оскорбление? Титулярный советник, по табеле о рангах, чин 9‑го класса. Равен армейскому капитану или ротмистру в кавалерии.

— Или гвардейскому поручику, — проявил эрудицию Гришка Зерендорф.

— А армейский поручик — это когда ты им ещё станешь, и вовсе относится к 12‑му классу.

— По гражданским чинам это губернский секретарь.

— Нет сейчас такого гражданского чина, — стал спорить Рубанов. — Вот когда мы учились с Головорезом в гимназии, то старичок–попечитель тебе бы подтвердил, что данный чин отменили.

— Да хватит вам, — вспомнив, что был Головорезом, повеселел Дубасов. — Плевать на этих секретарей. Дома, как нарочно, ни отца с матушкой, ни брата.

— Ясное дело, свалился как снег на голову. Поехали ко мне обедать, — вновь пригласил друзей Зерендорф.

— Или ко мне, — предложил Аким.

— Не-е! Твой папа′ начнёт воспитывать. А Зерендорф–старший меня не знает. Так что лучше к нему, — взял управление в свои руки Дубасов. — А потом мечтаю в сад «Буфф» попасть. Слышал от своего подпоручика, что сегодня закрытие. Повеселимся-я… — радостно потёр руки, чем вызвал подозрение бывшего фельдфебеля Зерендорфа.

В сад «Буфф» попали в 6 часов вечера. Купив за 40 копеек билеты, прошли под аркой с гирляндами, вслед за музыкантами военного оркестра гвардейских стрелков, бодро промаршировавших к оркестровой раковине в глубине сада.

— О-ох, любят гвардейцы выпендрёж, — одобрительно поглядел вслед стрелкам Дубасов. — Даже рядовой состав. Прохладно, а они в одних малиновых рубахах пришли. Явно на водочный согрев отТумпакова рассчитывают.

— Зато в барашковых шапочках. Видно головы зябнут, — хохотнул Зерендорф.

— Они их и летом не снимают. Гордость полка, как у нас гренадёрки, а у 145‑го Новочеркасского — цилиндры, — тоже хохотнул Аким.

— Ну, стану я офицером.., — взъярился Дубасов. — Всех на дуэль вызову.

— А вон и флюгер с цифрами 1901, — указал пальцем Зерендорф. — Заманчивая вещица.

— Это год открытия сада, — уже миролюбиво произнёс Дубасов. — Тот самый часовой, которого вы сегодня имели честь наблюдать, с одного села с Тумпаковым, — залюбовался громадным цветником, в основном из искусственных цветов — живые давно завяли.

В этот момент, замаскированные среди цветов, зажглись электрические лампочки. Весь сад засиял электричеством.

Публика, состоящая в столь ранний час, в основном из небогатых студентов и мелких чиновников с дамами, зааплодировала.

— Мужиков в косоворотках, русских сапогах и картузах, бывший крестьянин Тумпаков велел не пускать, — доложил знаток садовых правил, Дубасов.

— А ежели они в цилиндрах? — озаботился судьбой мужиков Аким.

— Что дамы, что мужчины, все должны быть в шляпах, — пропустил подковырку мимо ушей Дубасов. — В платках барышень–крестьянок тоже не пустят. Часовой Петька Ефимов, в денщики потом его возьму, в свободное от службы время билеты проверяет. А затем дворник Степан ведёт его на кухню, где служивый натрескается до отвала, да ещё и в казарму водочки принесёт, — сглотнул слюну рассказчик, поправив на голове цилиндр.

— Ты так впечатляюще повествуешь, словно завидуешь этому Петьке Ефимову, — стал выводить на чистую воду своего друга Зерендорф.

— О-о, какой туфовый грот симпатиш–ш–ный, — ловко ушёл от ответа Дубасов, рассмешив друзей.

Послушав оркестр гвардейских стрелков, направились в ресторан, состоявший из застеклённой веранды и кабинетов.

— Ну и тракти–и–р! — ахнул Рубанов. — В точности наша столовка в летнем лагере, только застеклённая.

На веранде был высокий помост, заставленный экзотическими растениями, и на нём играл румынский оркестр в чёрных фраках.

— Куда, интересно, они цилиндры попрятали? — не удержался Зерендорф, занимая столик неподалёку от скрипачей, главный из которых стоял перед своим оркестром и выпендривался, принимая невообразимые позы. То откидывался назад, то, отставив ногу, наклонялся вперёд или в бок, при этом виртуозно играя на скрипке, заставляя её, то рыдать, то страдать, то упиваться восторгом. Попутно он оживлённо корчил гримасы, поминутно подмигивал, играл бровями, улыбался сидевшим рядом дамам, а то вдруг начинал припля–сывать.

Дубасов увлёкся зрелищем и тоже стал шевелить бровями, вытаращивать глаза и выпячивать губы, обидев до глубины души первую скрипку румынского оркестра, посчитавшего, что его передразнивают.

Не успел он всласть покуражиться, как к столику подлетел дородный метрдотель в чёрном смокинге. Тряся бульдожьими брылями, приветливо, как собака котам, улыбнулся, и хриплым, но, по его мнению, сладчайшим голосом, предложил господам устриц и клубники.