Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

«Сто′ящие клиенты», — думал он, ожидая ответа.

— Вот что, братец, — поиграл бровями Дубасов. — А засунь–ка ты оные деликатесы в одно место…

Брыли замерли, а брови задвигались, подражая дубасовским.

— Вели принести для начала водки и мяса, сыра и колбасы, а господам военным — шампанского… Впрочем, они сами сделают заказ.

Довольный унижением начальства официант стал записывать в книжечку пожелания клиента.

Аким, вспомнив ужин на московском балу, составил меню:

— Запиши–ка, братец, следующее, — пощёлкал в раздумье пальцами.

Метрдотель, официант и друзья заинтересованно глядели на заказчика.

— Шесть флаконов шампанского»Вдова Клико».

Метрдотель от умиления пустил бульдожью слюну, наисладчайшим голосом проскрипев:

— Бутылочка, господа, по двенадцать рубчиков.

— Во как! Кругом по четыре или по шести рублёв, а у вас двенадцать. Но я это ещё припомню, — суровым унтер–офицерским оком окинул брылястого Дубасов, отчего того пробрала дрожь.

— Господин титулярный советник, не перебивайте ради бога, — сделал ему замечание Аким.

Метрдотель с уважением поклонился Дубасову.

«Чёрт возьми, — подумал тот, — а ведь титуляшкой, выходит, почётно быть».

— Консоме Империаль, — заглянул в вытаращенные титулярно–дубасовские очи. — Пирожки буше аля рен и риссоли Долгоруковские. Филе из лососины. Соус не какой–нибудь, а ремулянд…

С удовольствием глянул, как дубасовско–румынские брови заметались вверх–вниз, влево–вправо.

— Каши гречневой с бараниной, — просипел поражённый «титулярный советник», да водки побольше.

— Так вот, милейший, — продолжил Аким. — На жаркое пойдут цыплята, куропатки, рябчики… На закуску салат эскароль… Да, буше паризьен не забудьте…

Потрясённый Дубасов сделал попытку подняться со стула, отнять скрипку у румына и сыграть марш Павловского военного училища, но товарищи благоразумно не позволили это осуществить.

К 8‑ми вечера ресторан начал заполняться публикой, большую половину коей составляли купцы с жёнами и без оных. Но были и офицеры с дамами.

Дубасов, запамятовав от водки с шампанским, и гречневой каши с бараниной, что он пока всего лишь унтер–офицер, вместе с румыном подмигивал вальяжно сидевшей за столом полной даме в манто и широкополой шляпе, украшенной страусовыми перьями.

Её муж, солидный купец или фабрикант — жирная денежная кубышка, по мнению Дубасова, зло на него кривился, заказывая что–то умопомрачительное по цене брылястому метрдотелю.

— Да это же не Ольга, — предчувствуя, мягко сказать, неприятности, стал отвлекать «титуляху» от заманчивой дамы Рубанов, догадываясь, к чему это может привести. — Кстати, господа, всем привет от Мишки Дроздовского…

— О-о! И как он? — отвлёкся, наконец, от купчихи Дубасов.

— Доволен. Недавно, 15 сентября, прибыл в лейб–гвардии Волынский полк и назначен младшим офицером в 8‑ю роту, — зябко поёжился Аким. — Ну её, это вдовье шампанское, — налил себе водки.

— Господа, сколько можно пить, пора и о возвышенном подумать… То есть, оперетту посетить, — внёс здравое предложение захмелевший Зерендорф.

— Нет, Дубасов, столик оставим здесь, с собой не возьмём, — оторвал вцепившегося в стол приятеля Рубанов. — И купчиху тоже, — потащил его из ресторана.

Усевшись во втором ряду театра–варьете, с доброжелательным любопытством уставились на так называемый «коммерческий» занавес, закрывавший портал сцены, и разрисованный рекламой.

— О-о! Надо купить. Папиросы «Роскошь» 20 шт. 5к. т-во Табачной фабрики А. Н. Шапошников и К°. С. Петербург, — чуть не по слогам прочёл Дубасов.

— Полагаешь, хорошие папиросы? — задумчиво рассматривал рисунок Аким, где два ямщика в синих кафтанах, покупали у разносчика в красной рубашке и чёрной жилетке с лотка папиросы. — Друг мой, «Роскошь» курят ямщики, а не унтера славного Охтинского полка, — сделал он умозаключение.

Но Дубасов не слушал его, увлёкшись рекламой с рисунком дамского корсета.

Зерендорфа захватила реклама баночек с помадами под надписью «я был лысым». Рядом изображены двое господ, один с зеркальной головой, и он же, но уже обросший бурой щетиной.

Рубанова в самую печень поразила реклама товарищества Пиво–медоваренного завода Ивана Дурдина, где в окружении разнокалиберных бутылок, официант открывал пивную.

«Следует заказать во время антракта».

К их сожалению «коммерческий» занавес поднялся и за ним оказался обыкновенный бархатный.

— Шпачек вышел, — зашептал кто–то за спиной, — сейчас начнётся…

Дирижёр по фамилии Шпачек поднял цилиндр, поприветствовав публику, и уселся за пульт.

— Понял, как надо метрдотеля приветствовать, — пошпынял локтем в бок Дубасова Гришка Зерендорф. — Тогда гречневой кашей с бараниной будешь обеспечен по гроб жизни, — заржал он.

Ответную унтер–офицерскую речь Дубасов произнести не успел, так как респектабельный Шпачек, изящным движением руки, открыл увертюру.

— Канкан шикарный… Как только хористки выстроились дугой, мне больше всех — третья слева понравилась, — высказал своё мнение Зерендорф, когда компания в антракте направилась поднять боевой дух в ресторан.

— Строй не ровный, — выпив, стал критиковать кордебалет Дубасов. — Я бы научил их строю, будь они мои подчинённые, — развеселил друзей и, увидев давешнюю купчиху, вновь стал ей подмигивать, чем привёл в бешенство фабриканта.

После оперетты Вяльцева с Паниной станут выступать, — потряс программкой Рубанов. — Вяльцева просто чудо, наши офицеры говорят. Недаром её называют «несравненная».

Дородная, пожилая Панина молодым людям не понравилась.

— Ну, разлопалась бабка, — без всякого почтения к исполнительнице, громко произнёс Дубасов. — Даже стоять на сцене не может, сидя на стуле поёт.

— Тише, потише ради бога, господа, коли в искусстве не понимаете, — сердито зашептал сосед. — Такого густого контральто и душевности нет ни у одной исполнительницы… Вот «Хризантемы» запоёт, заплачете тогда…

Дубасов не заплакал. Зато тридцатилетняя Анастасия Вяльцева, его, да и всю публику, просто потрясла.

Бледная, в тёмном простом платье, с белым слоником на золотой цепочке вместо бус, скромно вышла на сцену.

Зал в некоторой разочарованности замер. Но когда запела, просто взорвался от аплодисментов, требуя всё новых и новых романсов.

«Ветероче–е–к», — надсаживался дубасовский сосед, со всей силы шлёпая ладонью о ладонь.

«Цыганку-у», — вопил кто–то сзади.

«Тройку-у»…

Певица улыбнулась обаятельной своей, несравненной вяльцевской улыбкой и запела:

Зал ликовал.