Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

— Господин министр, презентуйте мне эту газету.

— Пока не министр, а лишь управляющий министерством внутренних дел. А зачем вам, Рубанов?

— Супруге подарю. Не знаю, читала или нет. В искусствоведы, видимо, собирается…

— Да ради Бога. А теперь я вас повеселю, — выпили ещё по рюмочке, и Сипягин вытащил из саквояжа пухлый журнал. — Сей альманах «19‑й век» называется. Интереснее «Воскресения» будет. Авторы дали обзор важнейших событий столетия, половины коих мы с вами были свидетелями, — глянул на Рубанова. — Но самое интересное я нашёл в последнем разделе, — потряс альманахом. — Слушайте: «В конце 19 века ряд учёных высказал предположение, что в веке 20‑м люди будут летать на Луну». Представляете, Рубанов? На Луну летать станут… На ядре артиллерийском, как Мюнхаузен… С перепоя чего только не выдумаешь, — закатился смехом Сипягин. Отсмеявшись, вытер платочком глаза. — В дальнейшем я полностью согласен с авторами, которые пишут: «Нам это кажется столь же невероятным, как если бы кто–то стал утверждать, что в 20‑м веке Россия будет не продавать, а покупать зерно». Есть ещё у нас умные люди. То–то купчишки покатываются, барыши в кубышках подсчитывая. Россия зерно станет покупать, — вновь развеселился он. — Вот и читали бы интеллигентишки эти фантазии, так нет, «Воскресение» им подавай, а потом в политику лезут. Все земства заполонили. Совсем там порядочных людей не осталось. Одни либералы. И аристократия туда же. Бунтари… Декабристы. Вызов государству бросают. Так, например, представитель известного княжеского рода Дмитрий Иванович Шаховской демонстративно работает учителем в земской школе Весьегонского уезда Тверской губернии. Ша–хов–ской, — повторил он по слогам, — князь… Что же говорить о разночинцах? Ну ладно, Бог с ним. Пусть учительствует… Дело полезное… Несколько лет назад, я своими глазами видел на Морской вывеску «Техническая контора князя Тенишева».

— А князь Хилков ездил на паровозе за машиниста, — вставил Рубанов.

— Да пусть хоть в цирке выступают, — разозлился Сипягин, — но этот Шаховской издаёт на свои деньги, не на учительскую, полагаю, зарплату, за границей, нелегальные брошюры, которые затем распространяются у нас с молниеносной быстротой. Земские либералы, шушукаясь за спиной у властей на многочисленных своих собраниях, месяца два назад создали нелегальный кружок «Беседа», с целью, — наклонился и достал из саквояжа листок…

«Не саквояж, а библиотека» — хмыкнул Рубанов, внешне оставаясь серьёзным, и слушая чтение Сипягина:

«…пробуждения в России общественной деятельности, общественного мнения, столь в России слабого и искусственно подавляемого, чтобы оно было более авторитетным для Петербурга». — Во куда хватили. Я слежу за этим кружком. Членов там уже с полсотни…

— Одни мужики что ли? — с трудом удержался от зевка Максим Акимович.

Ему надоели уже политические разговоры, а хотелось просто выпить и поговорить о дамах.

«Военный — в душе навсегда остаётся юнкером, хоть будь он в летах и генерал», — мысленно хмыкнул Сипягин, а вслух продолжил:

— Богатые люди, помещики, особи мужеского пола, — пошутил он. — С реди них 9 князей, 8 графов и 2 барона. Ну чего им не хватает? Ох, накличут они беду, накличут… Если эти недовольны властью, то что же говорить о менее аристократических кругах? Социалист Струве, через год после вступления государя на престол, написал ему открытое письмо, в котором заявил, что дело самодержавия проиграно… А помните приват–доцента? — неожиданно сменил он тему. — Убили!

— Как убили? За что?

— Всё в тайне… Как сказал самый уважаемый мною писатель Николай Васильевич Гоголь: «Грустно жить на этом свете, господа», а Россия становится самой грустной страной на земле, — пессимистически глядел на огонь Сипягин.

Рубанов вздрогнул от этих слов, и огонь показался ему не ласковым и домашним, а карающим и жестоким.

«Наконец–то выходной. Полгода не отдыхал… Как душевно стучат колёса», — млел в купе на мягком диване обер–прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев.

На столике, рядом с пустым стаканом в серебряном подстаканнике, лежал номер «Нивы» с главами из романа «Воскресение».

«Как всё–таки странно устроена жизнь, — думал Константин Петрович. — Крестьяне обрабатывают Льва Николаевича и не ропщут. Ходят в церковь, веруют в Бога, любят царя–батюшку и Россию. Граф же Толстой всё это ненавидит… А что он любит? Вернее — кого? Только себя! — взгляд Победоносцева упал на журнал. — И вот тому пример. Написал пасквиль, взбаламутилРоссию и доволен. Да ещё меня в нём вывел в роли Топорова. Этой карикатуре на человека. Подчинённые ухмыляются. Все роман прочли… И даже Его величество на вчерашней аудиенции с трудом скрывал усмешку. Тоже прочёл. И без купюр, — обиженно вздохнул обер–прокурор, вспомнив недавнее общение с императором. — А как он меня описал: «Нехлюдов, не садясь, смотрел сверху на этот узкий, плешивый череп, на эту с толстыми синими жилами руку»… Нехлюдов хлопотал перед Топоровым за сектантов. Нашёл за кого заступаться. И то Топоров восстановил справедливость. Значит Лев Николаевич, несмотря на сарказм, всё же считает меня честным человеком. Да. Для меня главной религией в России является Православие, а не какие–то там секты, униаты, или, хуже того, иудеи. От них–то и идёт всё зло. Я не раз говорил государю, и не отказываюсь от своих слов, что еврейская проблема в России будет решена только тогда, когда одна треть российских евреев эмигрирует, другая треть обратится в православие, а одна треть исчезнет… Как же. Исчезнут они! Скорее Россия исчезнет, а они останутся… Но когда против них говорю я, вся левая пресса, которую они на корню скупили, поносит меня. Именно, поносит. Я интеллигентный и культурный человек, поэтому не могу сказать — обгаживает. Хотя это и так. Но вот если Лев Николаевич поносит.., точнее обгаживает.., религию, священников, их внешний облик и одежду, газеты его поддерживают и восхваляют… Ризы он называет — парчовым мешком. Святой крест — виселицей… Надо додуматься… Когда обо всём этом докладывал государю, тот остался глух: «Я смотрел наши газеты, — сказал он, — сплошной панегирик Льву Николаевичу…» — «Ваше величество, да это пишет пресса определённого направления», — говорю ему. «Позвольте, Константин Петрович, мне тоже понравились многие места в романе, — взял он подшивку журналов. — Слушайте, — начал читать: «Нехлюдов, прежде всего, направился в Сенат. Его проводили в канцелярию, где он в великолепнейшем помещении увидел огромное количество чрезвычайно учтивых и чистых чиновников», — закрыл государь журнал, и не стал слушать, что хотел ему прочесть я. «Что вы предлагаете, Константин Петрович?» — стал вспоминать Победоносцев. «Отлучить Толстого от церкви, — ответил ему. «Нет, это невозможно, — разволновался император, — всемирная известность, гордость русской литературы, прежние заслуги…». — Хорошо, конечно, что царь так относится к литераторам и уважает печатное слово… «Ваше величество, говорю, мы не изгоняем его из церкви, он сам отошёл…». «Нет, нет, Константин Петрович, давайте пока не будем». — Мягок, ох мягок император. Не то, что его, почивший в бозе отец», — под стук колёс на стыках рельсов, заснул обер–прокурор Священного Синода.