Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Этой же ночью усталый паровоз, пыхтя паром, усердно тянул состав по транссибирской магистрали. Пассажиры, налюбовавшись за день видом из окон, наслаждались сном.

Не спал лишь в вагоне второго класса невысокий, просто одетый господин. Склонив над столиком крупную лысую голову, он с интересом читал «Воскресение» и восхищался романом и автором.

Был это отбывший ссылку, широко известный в узких революционных кругах, Владимир Ильич Ульянов.

Начальник Павловского училища генерал Шатилов собрал ежемесячное заседание офицеров строевого командного состава, дабы заслушать доклады ротных командиров о своих подопечных, их характерах, знаниях, достоинствах и недостатках.

Николай Павлович, за время учёбы младшего курса, успел уже лично познакомиться и побеседовать с каждым молодым юнкером, вызывая ежедневно в кабинет по пять представителей младшего курса и по двое юнкеров — старшего.

Своё мнение о воспитанниках училища он успел составить. Но всё течёт, всё изменяется… Кто–то начинает относиться к занятиям хуже, кто–то — лучше.

— Начальник должен знать о подчинённых всё, — учил он ротных командиров. — Будущий офицер должен находиться под его отеческим, пристальным наблюдением. Вы на всё должны обращать внимание: как юнкер одет, какова его выправка, много ли проигрался в карты и не попался ли под горячую руку рогатого мужа… Это я не о козерогах, — разрядил обстановку. — Они должны находиться у вас, как на раскрытой ладони… а посему.., — поднялся из–за стола, и все офицеры бодро вскочили со стульев и вытянулись, — рекомендую произвести у козе… извините, у младшего курса «осмотр столиков».

Так назывался в училище элементарный обыск.

— Два раза в год положено, господа, — развёл руками генерал. — Неприятно, а что делать? Особое внимание обратите на порядок содержания вещей в тумбочке. Не держат ли хлеба вместе с сапогами, и нет ли запрещённой литературы. Особенно, как мне позвонили из министерства, нового романа Льва Толстого… Понимаете, о чём речь?

Из офицеров, как оказалось, роман прочитали все. Кроме начальника училища. За неимением времени, он ещё только собирался.

— Ну что ж. Приступайте, — закончил напутствия Шатилов.

Ротные командиры осмотры проводили поверхностно. Они были уверены в юнкерах.

Аким стоял у своей тумбочки и переживал. Подшивка журналов «Нива» ходила по рукам, и теперь настал его черёд читать «Воскресение».

«Отнимут, и финал не узнаю, — морщился он словно от зубной боли, — да ещё и в увольнение не пустят в субботу».

Для ускорения, «осмотр столиков» кроме своих унтеров, помогали проводить портупей–юнкера старшего курса.

Особенно лютовал фельдфебель Соколов, всё переворачивая у козерогов вверх тормашками. Как оказалось, у него болел живот.

— А это что? — до смерти обрадовался он, обнаружив у Олега Пантюхова кусок хлеба, хранившийся вместе с сапожной щёткой и банкой с ваксой.

— Хлеб! Закаляю желудок, — потупившись и держа руки по швам, ответил пойманный с поличным юнкер.

— Без вас вижу, что хлеб, а не колбаса, — потёр опять заломивший живот фельдфебель. — Вам что, мало того, что дают за обедом?

— Подрасти хочу!

— Подрасти-и? Вот и подрастайте неделю без отпуска.

Обыск постепенно приближался к тумбочке Рубанова, к горю которого, на помощь фельдфебелю откуда–то подвалил козерогий папаша и по совместительству, садюга–цирюльник.

Проверяли уже спавшего на соседней койке Михаила Дроздовского.

Фельдфебель с портупей–юнкером Гороховодатсковским, под «Эх дубинушка, ухнем», радостно вывалили на застеленную одеялом койку содержимое тумбочки. Чего здесь только не было: цветасто раскрашенные жестянки с монпансье, мыльницы, зубные щётки, одеколон, тетради, учебники, ручки, сапожная вакса, портянки, носки, подсвечник, свечи, коробки с папиросами и ещё полно всякой всячины. Однако нелегальщины не имелось.

Злой гений младшего курса Александр Ковалёв, он же цирюльник, так, от нечего делать, а может, леденчик захотел, открыл коробку с монпансье, и, радостно сверкая своими брадобрейскими очами, как выразился потом Мишка Дроздовский, вытащил оттуда стопочку карточек.

— Вот, господин фельдфебель, полюбуйтесь, — с интересом, переходящим в восторг, разглядывал подвитую молоденькую барышню в одних панталончиках. На других карточках панталончики уже отсутствовали.

— Ух ты! — восхитился Соколов, у которого неожиданно перестал болеть живот.

Это кто ж такая? — поинтересовался подошедший капитан.

— Кузина, ваше благородие. Купаться собралась.

— На диване что ли? Во всяком случае, посоветуйте ей купаться в более безлюдных местах, где нет фотографов. А к вашему сожалению, два отпускных дня вы её не увидите, — размахивал он рукой с французским игривым романом, на обложке коего, во всей красе лежала нагая нимфа, видимо, другая кузина юнкера Дроздовского.

Этот роман рота уже прочла.

Настала очередь Рубанова.

Вывалив содержимое тумбочки на койку, тут же наткнулись на несколько номеров «Нивы» с романом Толстого.

— Ру–ба–но-о-в? Вы читаете эту пошлость? — удивился капитан, отбросив французский роман, который тут же запрятал под мундир фельдфебель. Толстого он уже прочёл.

— Никак нет. Не успел ещё. Но журналы я вполне официально купил в книжном магазине на Мойке.

— Надо знать, господин юнкер, какие журналы покупать, а какие не стоит, потому как за некоторую литературу, — многозначительно поднял подшивку, — по месяцу в увольнение не ходят… и дневальным не в очередь дежурят.

Скоро генерал–адъютант Рубанов конфиденциально узнал, что сын его нигилист и читает не то, что следует будущему офицеру.

— Твоё воспитание, — укорил супругу, которая счастливо улыбалась, заступаясь за сына:

— Слава Богу, сударь, что Аким растёт не солдафоном, а культурным и образованным человеком.

«Значит ещё не всё потеряно», — думала Ирина Аркадьевна, сидя в кресле, и штудируя основанный Сергеем Дягилевым журнал «Мир искусства», где он очень остро критиковал маэстро Петипа, поднявшего русский балет на недосягаемую высоту.

Чуть позже её навестила Любовь Владимировна с пачкой газет и журналов, и они долго обсуждали публикации.

— Представляешь, Ирочка, оказывается, вчера оперу посетил один арабский шейх, и все газеты пишут, что особенно долго он аплодировал перед представлением, когда музыканты настраивали инструменты… Всё остальное ему не понравилось.

Отсмеявшись, подруги обсудили ещё одну животрепещущую тему, о которой сколько уже дней трубила петербургская пресса. О маньяке, коловшем насмерть длинной иглой.

— Я уже боюсь ходить в магазины, Любочка. Скоро одеть будет нечего.