Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Словно на троне, в них сидел батальонный командир.

«Пронеси Господи! — мысленно взмолился Аким. — Даже дежурный офицер хулы не возвёл и с миром отпустил восвояси, как бы теперь полкана миновать… Что же делать?! То ли честь отдать по всей форме.., но это риск. Вдруг придерётся, — разглядывал оглаживающего рыжую бородку Кареева. — Нет! Лучше я спрячусь… Одни юнкера, что ли, в экипажах разъезжают?» — откинулся назад в тень поднятого верха.

И зря! Извозчик был остановлен, юнкер извлечён на свет божий и водворён в казарму, где провёл этот и несколько последующих отпусков.

Только стрельба заменилась на колку штыком чучел.

Владимиром Ульяновым полковник Кареев не руководил, и благодаря такому стечению обстоятельств, благополучно отбыв ссылку в Шушенском, он с успехом побывал в запрещённых для посещения Петербурге и Москве, а так же навестил Уфу, Нижний Новгород, Самару, Сызрань, Подольск, Ригу, Смоленск и, наконец, в феврале осел в Пскове.

Чучела потрошить его не заставляли, и потому Владимир Ильич отдавал всё своё время на подготовку революционной газеты, кою задумал ещё в ссылке.

— Товагищи, — убеждал он сподвижников, — нам необходима.., как воздух, газета, — сурово окидывал взглядом своего оппонента Струве: «Тоже мне, легальный магксист, один вгед от него», — …газету станем выпускать за гганицей. Здесь цагские сатгапы закгоют издание. Поэтому, лучше всего в Гегмании.

«А коли так, то следует усовершенствовать знание немецкого», — через несколько дней после партийного совешания поместил обьявление в газете «Псковский городской листок»: «Желают брать уроки немецкого языка (теор. и практ.) у образованного немца. Предлож. письменно. Архангельская, д. Чернова, кв.Лурьи, для В. У.».

Он искренне любил своих родственников, особенно маму, и не забывал писать ей письма. Старался подбодрить её и потому никогда не жаловался, а сочинял бодрые, энергичные и нежные послания. Не жалоб на жизнь, не денежных просьб. В письмах шёл разговор о книгах, о жизни в маленьком провинциальном Пскове: «Живу по–старому. Гуляю — теперь недурно гулять здесь, — сообщал весной Марии Александровне, — в Пскове (а также в его окрестностях) есть, видимо, немало красивых мест. Купил в здешнем магазине открытые письма с видами Пскова и посылаю три: тебе, Маняше и Анюте».

Ежедневно к 9 утра ходил на почту получать и отправлять корреспонденцию. С этого начинался его новый день.

К Пасхе Аким всё–таки выслужил увольнение в отпуск.

Ирина Аркадьевна даже не узнала в этом крепком, подтянутом, стройном и серьёзном юноше своего мягкого и некогда лирического первенца.

Зато Максим Акимович светился счастьем, разглядывая не только отеческим, но и генеральским взглядом фигуру и выправку сына.

«Будущий генерал», — пела его душа.

А когда Аким, к ужасу Ирины Аркадьевны, уговорил отца и брата поехать вместо театра в тир, сердце её просто стонало от горя нежным голосом Собинова.

В тире, не ведавший о страданиях мама Аким, поразил все мишени, отчего сердце папа торжественно пело строевую гусарскую песню, а брат приуныл от зависти и сказал, что пойдёт служить не в какую–то там пехтуру, а в благородную кавалерию, где юнкера носят не штык, а шашку и малиново звенят шпорами, а не цокают голыми пехотными каблуками.

Всю дорогу до дома Глеб развивал мысль, что нет ничего возвышеннее службы в армии, и особенно в кавалерии, и просто вогнал Максима Акимовича в слезу словами: «Русское государство не торговое и не земледельческое, а военное, и призвание его — быть грозою света», — как написано в одном из учебников.

Словом, оба сына, по мысли Ирины Аркадьевны, явно отбились от добрых материнских рук, и попали в грубые, солдафонские лапы отца.

Собинов горестно стонал в её душе и сердце…

21 мая в Павловском военном училище являлся не простым, а Храмовым праздничным днём. Второй великий день — училищный праздник 23 декабря. Но он давно прошёл.

Благодаря этому, в начале мая капитан Кусков провёл беседу с личным составом роты, в коей указал, что праздник — это не только хороший обед и бал, но и, что самое главное, торжественный парад, на котором могут присутствовать высочайшие лица. И подытожил:

— В результате, господа юнкера, буду греть вас в хвост и в гриву, но добьюсь отчётливости, выправки и отточенного печатного шага.

— Мы что, кавалеристы что ли, в хвост и гриву нас греть, — ворчал Дроздовский.

По нареканиям он даже опережал Акима, и часто проводил время в карцере.

— Вы что в строю бурчите, когда командир говорит? — отреагировал капитан. — Два дневальства не в очередь. Взяли привычку с начальством переговариваться, — всё не мог успокоиться.

И когда рота оттачивала строевой шаг на плацу, не спускал строгого взгляда, подмечая малейшие нарушения:

— Кто там танцует во втором взводе? Ну конечно! Дроздовский. Юнкер! Вы ногу потеряли, и весь взвод из–за вас сбился.

— Как я могу танцевать без ноги? — тихо брюзжал Михаил.

Марширующий рядом Аким шёпотом поддержал товарища тривиальным юнкерским выражением, усвоенным ещё в козерожьи времена:

— Что толку в танцах — будь твёрд по фрунту, — и тоже сбился с ноги.

— Р–рота–а! Стой! Зерендорф, что у вас происходит во взводе? Дубасов, ваше отделение? Вечером займитесь с этими двумя юнкерами индивидуальной подготовкой. Почти год отслужили, а ноги всё нет! В Сморгонской академии вам учиться, а не в Павловском военном училище. Р-рота! Шаго–о–м арш!

Вечером, после переклички, в ярко освещённом, идущем вдоль роты коридоре, Дубасов занимался с отстающими.

— Сморгонцы! — дурачился он. — Ногу тяните. Ноги нету, — подражал ротному. — Отбить шаг. А-ать, два. А-ть, два! Рубанов, когда нога сзади — носок кверху! Твёрже ногу. На весь след.

— Говорила мне мама — иди в университет! — рассмешил всех Аким.

— А про Сморгонь, где находится «медвежья академия» она тебе не говорила? — поинтересовался подошедший Зерендорф, с интересом отслеживая процесс обучения.

Пришли даже любители сальных солдатских анекдотов, что кучковались возле шинельной.

«И эта моль на свет вылезла», — нелицеприятно подумал о них Аким.

Тут же появился и фельдфебель Гороховодатсковский.

— Да-а! — Сделал он вывод, — медведи в Сморгони быстрее дрессируются, обучаясь танцам на горячих угольях. Вот и вам бы, господа юнкера, угольев насыпать, да босиком заставить ходить, чтоб ногу выше поднимали, и игры в них больше было.

Но это он придирался. Маршировать юнкера давно научились, и ступня ноги, как и положено, шла параллельно полу. Аким с Михаилом только улыбались на слова фельдфебеля.

— А вам, Михаил Гордеевич, — ехидно продолжил Гороховодатсковский, — ещё и дневалить ночью… Ну, до 21 числа отоспитесь. Господа юнкера, — обратился к обступившей их полуроте, — а я сегодня институткам старших курсов Смольного и Екатерининского приглашения и программы отправил в виде юнкерского погона. Да ещё в Мариинскую гимназию, что на одноимённой улице находится. Так что дам будет предостаточно. Тяните ножку, господа, — съязвил напоследок, услышав сакральное юнкерское из пятидесяти глоток: