Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

У самого вокзала им пришлось остановиться, пропуская пожарную команду. Аким издалека ещё услышал звуки горна и, улыбнувшись, подумал, что царёва рота решила его проводить. Затем гул приблизился и дорогу пересёк конник с горящим фонарём в руке.

— Скачок называется, — перекрикивая шум, загудел за спиной Иван.

За скачком, гремя колёсами, вылетела линейка, по обе стороны которой сидели в брезентовых костюмах, с топориками на широких ремнях, пожарные.

«Красота! — Подумал Аким, разглядывая их начищенные до зеркального блеска каски, игравшие весёлыми бликами в свете фонарей. — Почти кавалергарды».

У ног пожарных кавалергардов он заметил вёдра и багры. Подпрыгивая, эти причиндалы гремели, скрипели, скрежетали и звенели. Ко всей этой какофонии временами присоединялся толстый пожарный, жизнерадостно трубя в рог, и по задумке брандмайора, оповещая этим глухих или задумавшихся прохожих о проезде команды. Другой пожарный, расположившийся где–то посерёдке, во всю глотку орал: «Побереги–и–ись!» Но это ещё не всё. Брандмайор явно не хотел отвечать за попавших под колёса пешеходов, и потому, в самом начале линейки, перед крупами лошадей, повесил приличных размеров колокол, списанный батюшкой в каком–то приходе, и длиннорукий «тушила», неуловимо чем–то напоминавший Сидорову Козу, увлечённо трезвонил им.

Скачок, здравомысляще рассудив, что одного фонаря явно недостаточно — могут и не заметить по пьяне, иногда свистел Соловьём–разбойником.

За линейкой следовали две водовозные телеги на железных осях и, стараясь не отставать, бодро гремели бочками с водой. Возчик первой из них, многократно перекрывая шум, давал советы правящему линейкой, какой дорогой лучше ехать, дабы хоть что–то успеть погасить, да ещё громогласно ругался со вторым водовозом, вечно несогласным с его выбором маршрута.

— Ты в своей деревне руководи, как от сарая до уборной доехать, а я всю жисть в Питере прожил, и не учи меня, — орал он.

И всё это хозяйство с воем, лаем и визгом сопровождали три горластые пожарные собаки.

«Если где–нибудь ночью, в поле, вражеский полк наткнулся бы на эту весёлую пожарную дружину, — подумал Аким, — то солдаты потом и детям, и внукам бы наказали с русскими не воевать».

На вокзале их поразила тишина…

Чуть слышно гудели паровозы, шёпотом орали носильщики, и вполголоса переговаривались вечно опаздывающие пассажиры.

«Благодать–то какая! — Умиротворённо подумал Аким. — И в театр не надо, уже на спектакле побывал», — разглядывал рекламу калош фабрики «Треугольник».

— Аким! Не отставай, — услышал далеко впереди голос матери, и ринулся на звук, перебрасывая с руки на руку пухлый баул.

Вскоре он нагнал кавалькаду и пристроился в хвосте.

Перед ним шествовал весь в чемоданах богатырь Ванятка. Рядом семенил вечно недовольный и чего–то бормочущий Аполлон, с увесистым тюком в руках. Поравнявшись, Аким услышал:

— Шокола–а–ад! Да его самого пожарные за день не отмоют…

«О ком это он?» — покрутив головой, наткнулся на прибитую к столбу рекламу, где под надписью «Шоколад» сидел грязный, как поросёнок, маленький обжора, и лопал плитку этого продукта. Точнёхонько под мелким засранцем увидел номер своего вагона и матушку, активно спорившую с проводником.

«Да–а–а! Терниста дорога к любви», — полез он в вагон.

Поздним утром Акима с трудом растолкал Аполлон.

— Барчук, вставайте, приехали.

— Не барчук, а юнкер роты Его величества, — сделал замечание Рубанов и мощно чихнул. — Значит, так оно и есть, — сел и выглянул в окошко.

«Москва!» — дошло до него. — «Натали!» — Стал одевать узкие, гражданские брюки, крахмальную сорочку и пиджак.

— Аполлон, как во всём этом ты ходишь? И даже штык–ножа нет.

— О, Господи! — Перекрестился лакей. — Мы и без него обходимся, — помог барчуку завязать галстук.

Выйдя из вагона, Аким непроизвольно сглотнул слюну, наткнувшись взглядом на рекламный плакат.

Пиво, воды.

Шаболовский завод.

МОСКВА.

Корнеев, Горшанов и К°

Пиво Пильзенское, Мартовское,

Золотая головка, Чорное бархатное.

«Когда же, наконец, я стану взрослым? — с некоторым оттенком грусти подумал он. — Сколько в мире прекрасных вещей, но то Кусков рядом, то мама'», — слушал, как Аполлон, призывно размахивая рукой, вопил:

— Носильщи–и–к! Носильщи–и–к!

И приманил бородатого, пожилого, но крепкого москвича в сапогах, в фартуке и с бляхой на широкой груди, оповещающей, что это действительно носильщик, а не абы кто. К тому же, за собой он тащил тележку.

— Любочка, а здесь теплее, чем у нас, — подняла вуаль Ирина Аркадьевна, но унюхав идущий от носильщика перегар, вновь её опустила.

— Дамы и господа! — Солидно начал ражий мужичок, почесав под бородой.

«Начало как у английского лорда», — заинтересовался Аким.

— Грызёт и грызёт, гнида, — пообщался с собой, с внутренним своим «Я».

Затем опять обратился к дамам и господам:

— Пять копеек с носа — тащу в руках, а вот ежели-и гривенни–и–к, — мечтательно погонял кусючую нечисть под бородой, — то исть, всю тележку займёте, то десять копеек с вас, — солидно, как подобает лорду, сообщил он и со вздохом глянул на рекламу Корнеева и Горшанова. — Ежели всю телегу, приведу вас к куму, к возчику, вернее сказать. Докатит куда надо и много не возьмёт, — рекламно докончил тему.

— Это хорошо, — произнесла Ирина Аркадьевна. — Ангажируем вас вместе с тележкой.

— Чаво–о–о? — обиделся носильщик.

Аполлон хихикнул, подумав: «Хоть москвич, а дурында дурындой!»

— Нанимаем и даём пятнадцать копеек, — утешила его Любовь Владимировна.

— Вот это по–нашему. Это мы со всем понятием, — покидал вещи в тележку и сноровисто, на рысях, помчался по перрону, временами покрикивая для острастки: «Побереги–и–сь!»

Пассажиры поспешили за ним.

— Господин носильщик, а нам два экипажа надо, — стала общаться с его спиной Ирина Аркадьевна.

— Да хошь гривенник, тьфу, хоть десять… Понаехали, поди, к поезду на хвостатых, — ответила спина.

Головы он не повернул.

— Малохольный какой–то, — высказала своё мнение Ирина Аркадьевна, — и как он понял слово «ангажировать?».

Любовь Владимировна в ответ лишь хихикнула.

Кум оказался ещё малохольнее.

Борода лопатой, очки, котелок над ними, нагольный тулуп и засунутые за красный кушак огромные рукавицы.

— Ку–у–м. Куманё–ё–к! Господь привёл до тебя, — окликнул родственничка носильщик.

Тяжело вздохнув, возчик, кряхтя, спустился с облучка на грешную землю, бросил вожжи на лошадиный круп, степенно зажал большим пальцем сначала правую ноздрю, мощно выдув её содержимое, затем так же поступил с левой. Не спеша обтёр пальцы о гриву, и стал заниматься багажом.