Валерий Кормилицын - Держава (том первый)

Обнаружил её в зале за роялем, грустно наигрывающую «Лунную сонату».

— Маман! — сходу, как положено военному человеку, начал генеральное сражение. — Давно хочу посетить Московский Художественный театр, — торжественно, чуть не по слогам произнёс он, — и посмотреть какой–нибудь спектакль… Пора приобщаться к прекрасному… А то всё стрельбы, лазание по канату, кувырки на брусьях… Я же не обезьяна какая, а дворянин и сын культурной, любящей театр и оперу, матери… И будущий офицер…

Руки Ирины Аркадьевны замерли над клавишами, а лицо начало проясняться. Слова сына музыкой ложились на её сердце.

«А ведь и правда, — размышляла она. — Муж далеко, я одинока, и тоскую перед роялем. Да конечно, как сама не догадалась… Давно следует развеяться. А с сыном и на бал можно сходить… И повеселюсь, и приличия будут соблюдены. Максим не осудит», — поднялась она из–за рояля.

— А почему непременно МХТ? В Петербурге тоже театры есть. Драматический Александринский, или оперный Мариинский.

— Матушка, ну полно тебе, что ты говоришь, право… Там же Станиславский… А кто здесь?

«Какая прелесть. Мой сын интересуется театром».

— Мама′, у нас послезавтра, 23 декабря, Училищный праздник. Как положено: молебен, парад, праздничный обед, вечером — бал. На бал не пойду, возьму увольнительную, а если удастся, то и обед пропущу, вечером и уедем. Рождество встретим в Москве. Поговори с Любовью Владимировной, может, она составит нам компанию. И в путь!.. Да, мне надо партикулярную одежду купить, а то придётся в третьем классе ехать. А форму в чемодане повезу: «Здорово расписал военную диспозицию… Следует на будущее о генеральном штабе подумать…»

«Это же чудо, какая славная мысль», — стала развивать бурную деятельность Ирина Аркадьевна.

Её подруга и родственница, услышав о предложении, захлопала в ладоши и запрыгала по комнате, как недавно Аким.

— Ирочка, ласточка, муж как раз занят политическими вопросами… Министр народного просвещения Боголепов, отрешил от преподавания в Санкт—Петербургском университете несколько профессоров, оказавших попустительство студенческим волнениям… Это так супруг выражается. Да ещё в Киевском университете прошли массовые исключения студентов. 183 человека, кажется… Их зачислили на военную службу. Славно было бы, коли моего супруга зачислили или от преподавания отрешили… Так вот. Молодёжь волнуется, а мой профессор пишет в их защиту статьи и собирает подписи… Словом, не до жены стало… Вот и я подниму бунт на семейном корабле, — веселилась она.

23 декабря Аким проснулся задолго до воплей дневального: «Царёва рота, встава–а–ать! Юнкера роты Его величества — подъём!»

«Слава Богу! Дождался!» — Быстро оделся Аким.

Днём училище посетил великий князь Константин.

Да когда же вечер наступит?» — в полуха слушал доклад Зерендорфа, который стал уже старшим портупей–юнкером:

— Ваше высочество, в роте имени Его императорского величества всё обстоит благополучно. Больных нет.

С обеда юнкера Рубанова капитан Кусков не отпустил, но когда тот стал рассказывать про бедную больную матушку, расчувствовался и подписал увольнительную.

«А там и отпуск подойдёт! — радовался Аким: «Гудбай Петесбё–ёг, гудмониинг Моско–о–у», как сказал бы англичанин Иванов. А Дуб, напрягши морщины на лбу, выдал бы: «Переменим че–е–а-а!» Ну, или что–то вроде этого», — спешил он в родительскую обитель.

Дома Аким поначалу оторопел, остановившись у парадной двери, и стал философствовать, чтоб привести себя в чувство: «Всё смешалось в доме Облонских», — сказал бы Лев Толстой. Но лучше с ним не связываться, а то из револьвера весь отпуск в тире палить буду. Безопаснее Сидорову Козу процитировать. Тот бы брякнул: «Дым в доме Рубановых стоял коромыслом»… и трескал по бошкам свёрнутой газетой нерадивых слуг», — увернулся от проковылявшего старичка–лакея с каким–то свёртком.

За ним следовал швейцар Прокопыч с баулом в руках. На барчука они не обратили даже мизерного внимания, поглощённые каким–то глобальным заданием, полученным от маменьки.

— А где матушка? — обратился к пулей пролетевшему лакею Аполлону: «Даже ухом не повёл, — немного обиделся Аким. — А может я невидимка? — пошёл разыскивать маман, ни к кому конкретно не обращаясь. — Вот это она их озадачила…»

— Сына-а! Мы же опаздываем, — услышал голос матери и через секунду увидел её, раскрасневшуюся и с сумочкой в руках.

— Матушка, я по–быстрому переоденусь в цивильное, а то честь надоест отдавать… Да того и гляди придерутся ещё…

— Это кто придерётся?.. Пусть только попробуют, — воинственно взмахнула сумочкой. — Ступай в свою комнату переоденься. А–а–рхип Александрович, уже собрался, — обрадовалась барыня, увидев кучера в тёмно–зелёном ватном кафтане с белым кушаком. — Все на санях не поместится. Где мадам Камилла? Извозчика наняли вещи везти? О-ох! Сколько с этим бестолковым народом хлопот…

— Ирина Аркадьевна, я всё сделала и распорядилась, — обидчиво поджала губы домоправительница, услышав из уст барыни последнее умозаключение. — Вот два билета первого класса по 16 рублей, а один, в сидячий вагон, за 6 рублей 40 копеек, для Аполлона, — захлюпала носом. — Извозчик уже прибыли и ожидают во дворе. На них вещи грузят. Мой супруг руководит, — всхлипнула она.

«По–французски мадам понятнее изъясняется»: — За Аполлона не волнуйся. Вытри глаза и смотри, чтоб не забыли чего, — распорядилась барыня, — а мне тоже пора одеваться.

— Темень–то, Господи! — Вышла на крыльцо Ирина Аркадьевна, с каким–то мистическим удовольствием разглядывая увеличенные тени лошадей от фонаря на столбе.

Выдула губами воздух, отлепив от них вуалетку, и со смехом скомандовала: «По коня–я–м!.. Каков приход, таков и поп», — несколько переиначила поговорку.

Аполлон проворно запахнул медвежью полость на господах, и прикрепил её к углам низкой спинки, за которую тут же ухватился влезший на запятки русский богатырь Иван.

Оглядевшись по сторонам, барыня спрятала замёрзшие ладони в муфту и коротко произнесла: «С Богом!»

Тройка лихо выкатила со двора и ходко пошла вдоль улицы. Архип ловко управлялся с лошадьми, чмокая им губами и выдыхая целые облака пара. Идущие рысью кони тоже парили, как маленькие паровозы.

Ирина Аркадьевна, заслоняясь от ветра, грациозным движением изнеженной петербургской дамы, поднимала к лицу муфту, и временами дула губами, словно на горячий чай, отлепляя от них вуаль.

Заехав за Ольгой Владимировной, и по–быстрому расцеловавшись, уже все вместе помчались на вокзал.

Аким с интересом крутил головой, радуясь предстоящей дороге, радуясь завтрашней Москве и радуясь встрече с Натали.