Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— А я, друзья мои, на четыре дня в Москву уезжаю, — оповестил товарищей Аким, внимательно прослушав занятную терминологию. — Брата навестить надумал.

— Бра–а–та, — хмыкнул Дубасов. — Скажи уж, с Натали увидеться захотел… И чего вы с ней рассорились?..

«Наконец–то еду в Москву один, без матушки, — сидя в купе вагона, отстранённо разглядывал рекламу. — Это я знаю, что рекламируют шоколад, — ожидая отправки, философствовал Аким, склонив голову вправо, потом влево, и в раздумье обозревая чёрный от угля квадрат с торчащей из него детской ручкой. — Не слушал маму, вот и сиди в паровозной топке», — стал развлекать себя чёрным юмором, с радостью почувствовав, как дрогнул вагон, и поплыл, удаляясь, рекламный щит с фрагментами неслуха…

В Москве, под свеженьким плакатом «Пиво–воды», вручил носильщику чемодан и направился за ним по перрону.

Отчего–то ему стало грустно.

«Неужели Натали опять не захочет видеть меня? — безразлично смотрел по сторонам из экипажа. — Сначала встречусь с братом», — решил он.

Отобедав в гостиничном ресторане, уже ближе к вечеру, поехал искать казармы 3‑го драгунского Его королевского высочества наследного принца Датского полка.

Оказались они на окраине Москвы в Хамовниках, и прозывались, по словам возчика, Хамовническими, чем–то напомнив Рубанову казармы пехотного Охтинского 145‑го полка.

«Видно, огородами с капустой, — оглядел тянувшиеся за казармой до самой Москвы–реки поля, на которых, к его удивлению, трудились нижние чины драгунского полка. — Может и брат там? — улыбнулся он. — Начальство любит чем–нибудь озадачить юных корнетов… Как, впрочем, и подпоручиков… Да и трёхэтажные казармы красного кирпича, — подошёл он к воротам с раскрытой калиткой без часового, — тоже смахивают на охтинские», — заглянул за калитку, надеясь хоть кого–нибудь увидеть.

К своему изумлению, а затем и радости, увидел бодро шагающего в его сторону брата.

— Глеб, — окликнул его.

Тот остановился в растерянности, задумчиво глянув на одинокое облако, затем глаза его удивлённо уставились на Акима, затем в них вспыхнула радость и с криком: «Аким», — он бросился к старшему брату и обнял его, словно не видел сто лет.

— Акимушка, прикинь, ни одного знакомца в Москве. Дружеским словом перемолвиться не с кем. Ты не представляешь, как я рад тебя видеть.

— То–то, смотрю, в одиночестве по двору гуляешь, — хмыкнул Аким.

— Я не гуляю, а несу тяготы службы, — вздохнул Глеб. — Являюсь помощником дежурного по полку. Наш папа, подозреваю, захотел побыстрее сделать из меня отчётливого корнета и позвонил командиру, полковнику Шарпантье, чтоб не давал по службе поблажек… И вот результат, — развёл в стороны руки Глеб.

— Ха! Проверенные методы образцово–показательного военного воспитания… Так же он поступил, когда я стал юнкером… И правильно! Товарищи не будут к тебе относиться с пренебрежением, как к избалованному генеральскому сынку.

— И начальство тоже, — отчего–то безрадостно вздохнул Глеб. — Вот Николай Робертович и назначил меня в караул, хотя я ещё не осмотрелся в полку.

— Чего тут осматриваться? — подбодрил младшего брата старший. — Как я понимаю, идёшь из конюшни, — присвистнул, узрев два бесконечно длинных строения, из которых, как их не чистили, шибал специфический дух.

— Ну да. Где–то по шестьсот стойл в каждой конюшне. В полку шесть эскадронов по 150 лошадей. Тьфу, нижних чинов, а ещё обоз, трубачи, у офицеров по две лошади. Я, кстати, субалтерн–офицер 1‑го эскадрона.

— А где твой часовой–то, господин субалтерн–офицер и, по совместительству — помощник дежурного. Капусту ускакал собирать?

— Эта капуста хуже вражеского эскадрона. Вчера один корнет поделился, что даже занятия по боевой подготовке отменяют — уборка капусты важнее. Командир заключил соглашение с владельцем полей Пишкиным. Тот дешевле поставляет полку капусту, а мы обеспечиваем его трудовой силой… Да ещё задарма конский навоз отдаём…

— Вот навоз жалко! — хохотнул Аким.

— Как нет часового? — ахнул Глеб.

— Дошло! — рассмеялся Аким, слушая, как брат распекает обнаруженного всё–таки караульного.

— Ты где был? Как смел пост покинуть?

— Дык, вашбродь, гренадёрский часовой мне махнул, — указал на соседнее прекрасное монументальное здание в стиле классицизма, — я и побёг к нему, думая, вдруг что случилось… Как его благородие ротмистр учит, взаимовыручка нужна, — смело пялился на юного корнета старослужащий ефрейтор.

— Пехотного подпоручика для него и вовсе не существовало.

— Вот на губу отправлю, узнаешь тогда взаимовыручку, — уже спокойно произнёс Глеб. — Через месяц в запас выйдет, потому и побоку служба, — пояснил брату.

Тот на всё смотрел философски и в действия корнета не вмешивался — пусть «армейского табачку» понюхает.

— Да-а, — только и произнёс старший. — Это тебе не планетой руководить… Между прочим, я тоже учусь, — видя, что брат обидчиво насупился, решил пошутить над собой. — Штудирую книгу «Как управлять миром, чтоб не заметили санитары», — рассмешил Глеба. — А где жить–то устроился? Ведь скоро маменька наведает.

— В шефском доме, — ответил Глеб, махнув куда–то в пространство рукой. — Там квартиры офицеров и шефа полка.

— Ага! Сейчас король Дании Фредерик Восьмой навестит свой дом, чтоб запах из подшефных конюшен понюхать, а потом капусту у Пишкина пойдёт убирать, — развеселил себя и брата Аким: «О-ох! Не к добру весь день смеюсь». — Завтра после дежурства, в гости тебя приглашаю, «ежели, конечно, нас туда пустят…» — подумал Аким. — А сейчас служи, — попрощался с ним.

Вечером, из номера гостиницы, позвонил Бутенёвым. Трубку взяла Натали.

— Здравствуй, Натали, это я, — и в ответ долгое, почти бесконечное, в целую минуту, молчание…

За эту минуту Натали испытала целую гамму чувств — от ненависти до любви.

«Не хочет разговаривать, — Акима бросило в жар, — но и трубку не кладёт».

— Нам надо встретиться и объясниться, — зачастил он, боясь, что она бросит трубку, — здесь служит мой брат… И мы хотели бы завтра прийти к вам. Как отец? И матушка…

«Ни слова о любви, — с трудом сдержала слёзы Натали. — Брат служит… Как отец… Как матушка… И это вместо: Люблю… Люблю… Люблю…»

— Приходите завтра вечером, — неожиданно для себя произнесла она и положила трубку.

«Каким–то механическим голосом сказала… Никаких чувств в душе не осталось. Но пригласила, — улыбнулся он. — Сколько из–за этой Ольги проблем, — вздохнул, мысленно подытожив былое: — Да-а. Слаб человек! — пришёл к парадоксальному выводу. — Особенно в молодости…» — попытался хоть немного оправдать себя.

Семейство Бутенёвых—Кусковых встретило братьев сердечно и по–доброму, сразу же усадив за хлебосольный стол.