Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— А этот чего здесь делает? — удивился Рубанов–младший, узрев ефрейтора Сидорова с чемоданами в руках.

— Это новый денщик подпоручика Зерендорфа, — загыгыкал капитан Лебедев. — Пал Палыч слёзно упросил отправить ефрейтора на театр военных действий, чтоб он разложил там японскую армию… А то, говорит, после общения с этим воякой, даже «Въезд на осляти» нервную систему успокоить не может. Да и одеяло самый последний купил. Пришлось перед Ряснянским ходатайствовать.

— А-а, вот вы где, — размахивал бутылкой рома Дубасов, приведя этим в полное уныние маман подпоручика.

После путанных тостов, речей и пожеланий, а затем объятий и похлопываний по плечам, пошли к своему вагону.

Первым, под ручку с дамами, шествовал генерал. За ними — Зерендорфы. Следом несли вещи Аполлон с Прокопычем. Затем — денщики с чемоданами, и, наконец, Аким Рубанов.

«Чего–то платформу не узнаю, — размышлял он, отыскивая взглядом причину станционных изменений».

И когда прощался с отцом, до него дошло, что замусоленного младенца заменил генерал Скобелев на прекрасном белом скакуне, рекламирующий не какой–то там шоколад, а папиросы фабрики Колобова и Боброва, под названием «Герой «Белый генерал».

«Хорошая примета», — заулыбался Аким.

— Ну вот, — обиделся Максим Акимович. — Зерендорф, приятель твой, чуть не плачет, с отцом прощаясь, а у тебя рот до ушей.

— Видишь, — указал на Скобелева сын. — Он сделал меня жизнерадостным. Раньше на его месте находился замусоленный младенец, а теперь — герой. Белый генерал. Значит, на белом коне с войны ворочусь и к тому же героем, ещё раз обнял и поцеловал отца, сразу подняв его настроение.

Московским утром, оставив вещи и Зерендорфа с денщиками в гостинице, Аким с матерью поехали на снимаемую Глебом квартиру. Встретить родных на вокзале он не соизволил.

Открывший дверь денщик со всей прытью помчался будить корнета.

— Мамочки родные, — воскликнула, войдя в помещение, Ирина Аркадьевна. — Мой сын живёт в конюшне.

— Да нет, маман, это вчера офицеры полка провожали его на войну, — с удовольствием обозрев жилище, по которому словно пару раз прокатилась орда хана Мамая, рассмеялся Аким. — Ничего страшного, сударыни, — попытался успокоить он матушку и Любовь Владимировну. — В сибирском экспрессе станем читать Валерия Брюсова и, поднявшись на вершину поэтических сфер, отринем грязную и пошлую повседневность жизни, — осёкся, узрев Глеба в залитом вином зелёном кителе и мятых кавалерийских шароварах: «Ясное дело, вид у братца не очень… Видно, вчера офицеры довели поздравления до ордена святого Александра Невского, а может даже и до святого Андрея Первозванного…»

Поправив на пальце золотое кольцо в форме лошадиной подковы с гвардейской звездой, он вежливо расшаркался с гостями.

«Посчитал, что кроме кольца остальное находится в норме», — фыркнул Аким, с уважением окинув взглядом Глеба:

— Настоящий русский кавалерист, — вслух произнёс он. — Гроза японских макак.

«Да он сам хуже макака», — хотела сказать Ирина Аркадьевна, но сдержалась, с глубочайшим прискорбием глядя на улыбающегося уже сына:

— После университета ты бы так не выглядел, — укорила его, вскрикнув от вида всклокоченного пугала, вышедшего из соседней комнаты.

— Знакомьтесь, — икнул и прикрыл рот Глеб. — Студент Московского университета Олег Владимирович Кусков. Мой пример для подражания, — попытался пошутить он.

Студенческое чучело активно икало и кланялось дамам.

К Бутенёвым Аким в этот день не попал. Маман потащила детей и Любовь Владимировну к своей подруге Машеньке Новосильцевой, а на следующий день офицеров ждал готовый к отъезду новосибирский экспресс № 7.

Хотя Аким волновался, готовясь к встрече с Натали, но одетый в казачий чекмень брат просто потряс его.

Глянув на безысходно покачавшую головой матушку он, старательно скрывая улыбку, внимательно обозрел долгополый кафтан с красным воротником, двумя чёрными глазырями, наподобие черкески, и только собрался обсудить заправленные в сапоги широкие серые шаровары с ярко–жёлтыми лампасами, вдруг увидел Натали.

Она в волнении всматривалась в толпящихся у дверей вагонов пассажиров, и случайно столкнулась взглядом с Акимом, тут же переведя его на Глеба.

— Вот, пришли проводить героев, — раскланивался с петербургскими дамами Бутенёв.

Кусков целовал краешек перчаток. А Вера Алексеевна и Зинаида Александровна просто поздоровались.

Похмелившийся студент, покивав куда–то в сторону семафора, подошёл к молодёжи.

— Значит, господа, едете в отдалённые местности Российской империи собирать клюкву, — икнул он.

«Поднабрался терминов у военного окружения», — ухмыльнулся Аким.

Студент явно начинал ему нравиться. А вот Натали разочаровала.

Неожиданно для него она подошла к Глебу и о чём–то спросила. Затем улыбнулась, вздохнула и шагнула к старшему из братьев.

— Натали, до свидания, — не нашёлся, что сказать ей, Аким. — И прости меня, — повинился он.

— Ты ни в чём не виноват, — позволила его губам прикоснуться к перчатке.

Но рука была холодная, неласковая и чужая.

— Примерно через три месяца я тоже поеду на войну, — как–то буднично–просто произнесла она, и окинула взглядом жёлтых глаз подпоручика.

И во взгляде он не увидел любви или счастья, как раньше.

«Кончилась прекрасная сказка, — грустно вздохнул Аким. — Не стало глаз цвета танго. Они приняли обыкновенный светло–коричневый цвет. Значит я не загляну на рассвете в эти глаза и больше не утону в них… Только обидно, что кто–то другой будет купаться в глазах цвета осени, целовать их и шептать о любви».

«Он целовался с Ольгой, а может и того больше», — повернулась она к Глебу.

Акима обнял подошедший Бутенёв, а затем и подполковник Кусков:

— Не посрами, брат, Павловское училище, — пожал руку Акиму.

О Зерендорфе как–то все забыли, и он потерянно стоял в стороне.

Третий звонок и свисток привели всех в нервное состояние.

— Прошу господ по вагонам, — закричал проводник.

— Натали, — нежно взял девушку за руку Аким. — Существует легенда, что где–то в горах живёт волшебник, который превращает слёзы грусти и печали в звёзды. Когда грусть проходит, то звезда падает, чтобы кто–то на земле мог загадать желание о счастье. Если увижу падающую звезду, загадаю, чтоб ты простила меня.

Мать ещё раз обняла сыновей. Поезд дёрнулся, и они по очереди заскочили в вагон.

Состав стал медленно набирать скорость, удаляя родные лица и приближая что–то тревожно–неизвестное.

Устав от суеты проводов и расставаний, слёз и объятий, молодёжь спала на мягких диванах с белоснежными простынями в уютном четырёхместном купе 1‑го класса.