Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

Какая война? Даже мысли о ней вылетели из головы в комфорте мягких пушистых ковров на полу, в блеске медных ручек, начищенных, словно на крейсерах Тихоокеанской эскадры, в сонной тишине зимних равнин за окном. Не мешали, а наоборот, убаюкивали гудки паровоза, монотонный шум встречных поездов, перестук колёс на стыках рельсов и приятные слуху звонки на станциях.

Утреннее солнце сияло сквозь занавески, лёгкое покачивание вагона ласкало тело и душу.

Зевнув, Аким выглянул в промёрзшее окно, и на секунду ослеп от яркого солнца и блестевшего от его лучей снега. За окном мелькали столбы и перелески. Вот появились и исчезли в необъятности русских просторов сани с мужиком, а вот пронеслась и канула в вечность небольшая деревушка с дымившими над домишками трубами.

И тут грохот встречного поезда с мельканием вагонов и окон. Приветственные гудки паровозов, и вновь зимняя тишина сонной морозной необъятности…

— Мороз и солнце, день чудесный. Ещё ты дремлешь, Зерендорф… Пора красавчик, хватит спать. Открой, сомкнуты негой взоры. Уж в ресторан пора шагать… Подъём, офицеры, — дурачась, буянил Аким. — Быстрей проснитесь, навстречу утренней Авроре, одев штаны, скорей явитесь… Ну, эти, забайкальские, с жёлтыми лампасами, — радостно треснул подушкой спавшего на верхней полке брата.

Зерендорф уже сидел и зевал, почёсывая колено.

— Ну что ты Гриша, как бледное пятно, в своих кальсонах всё белеешь. Ты лучше погляди в окно…

— Разорался, как фельдфебель, — недовольно забурчал младший брат, пытаясь повернуться на другой бок.

— Купе янтарным блеском озарено, — стал тормошить его старший. — Блестя на солнце, Глеб лежит, и лишь сапог его чернеет, драгунский китель зеленеет, и орденок на нём блестит… Это из области домыслов и фантазий. Вставай, а то мамкины две тысячи из копилки заберу.

Ужом извернувшись, Глеб ловко спрыгнул на пол.

— Шучу, — засмеялся Аким.

Через полчаса, умытые, побритые и причёсанные, они дисциплинированно сидели за столиком в вагоне–ресторане.

— Глеб угощает! — всё не мог успокоиться Аким.

— Пирожком с капустой, — отпарировал младший брат. — Остальное за свой счёт.

— Батюшки! Как говорят французы. Уж не велеть ли в сани, кобылку бурую запрячь! — поднялся из–за стола Аким и расставил в стороны руки. — Корнет Фигнер. Партизан ты наш ненаглядный. Соскокнул всё–таки с кобылки…

— Лопни мои глаза, если это не Аким Рубанов, — тоже дурачась, произнёс кавалерист, так же расставив в стороны руки. — Только не корнет, а хорунжий.

Было видно, что он искренне рад встрече. Карие глаза его светились восторгом, а губы растянулись от уха до уха.

Молодые офицеры в чине до капитана, посмеивались, поглощая пищу и обильно запивая её вином. Старшие офицеры, а здесь присутствовали даже два полковника, осуждающе хмурились на столь легкомысленное поведение молодёжи.

Зерендорф, вспомнив что–то своё, фельдфебельское, а точнее, историю с «полковым знаменем» из нового полотенца при взятии Царского валика, улыбался, доброжелательно глядя на кавалериста.

Глеб тоже был рад встрече с дедушкой по выпуску. К тому же он его на своём горбу не возил.

К удивлению Рубанова–старшего и Зерендорфа, «бравый партизан» прежде коротко, по–военному, поклонился Глебу, уважительно затем пожав ему руку.

— Никогда не здоровался за руку с живым богом, — с долей восхищения, и чуть не подобострастно, произнёс Фигнер, на минуту испортив настроение Акиму.

«Удивительно, каким уважением у лошадятников этот недотёпа пользуется», — позавидовал он, несколько унизив брата в своих мыслях, а вслух произнёс:

— У нас в купе одно место пустует. Перебирайся. С проводником вопрос улажу.

Позавтракав, Рубанов мигом обстряпал дело с проводником, истратив на подкуп «пятишницу», хотя тот и за рубль бы согласился.

По Самарской и Уфимской губерниям ехали уже вчетвером.

Местность была пустынная, изредка разнообразясь селением с мечетью или церковью. Глазу особо зацепиться не за что, потому вели умные разговоры, читали старые газеты и томики Брюсова.

— Представляете, господа, — с верхней полки вещал Фигнер, — кавалеристам выделили верхние места, ибо, по словам Акима, они привыкли на лошадей взбираться и сверху высокомерно взирать на пехоту — вот и взирайте на здоровье, — … какой патриотический подъём явил народ, даже либеральные студиозы, когда жёлтые, как наши с Глебом лампасы, японцы, напали на Россию. В газете пишут, что только высшие женские курсы отмочили…

— Чего обмочили? — заинтересовался Зерендорф.

— Послушай, русский «Ганс», не обмочили, а отмочили, — под смех товарищей поправил «немчуру» «партизан», склонив с полки буйну головушку.

— За «полковое знамя» кавалерист с русской фамилией «Фигнер» мстит, — перебив рассказчика, подмигнул Зерендорфу Аким, видя, что тот обидчиво поджал губы на «Ганса».

— … В общем, дамы выкинули номер, — чуть не на половину свесившись, вещал «партизан». — Бестужевки на бурной сходке заявили, что не допустят молебна о даровании победы русским войскам, который планировали провести у них в здании, и направили приветственную телеграмму Микадо.

— Нам бы их в Павловское училище на перевоспитание, — развеселил друзей, и особенно Зерендорфа, Аким.

— Мы бы отчётливей в своей школе дам перевоспитали, — стал спорить Глеб.

— Да-а, покатались бы на них, — мечтательно закатил глаза Фигнер, чуть не рухнув на ковёр.

— Сейчас ты точно с полки вниз головой соскокнёшь, — предупредил «партизана» Аким.

— Скучно без дам, господа, — закрепившись на спальном месте, пришёл тот к выводу. — А какие, интересно, из себя китаянки?

— В смысле женского темперамента? — подхватил интересную тему Аким. — Это у специалиста надо спросить, — кивнул на Зерендорфа. — Он досконально изучил тему о «нефритовом стержне».

— О чё–ё–м? — хором поинтересовались кавалеристы.

Эрудированный павловец покраснел, и отвернулся к стенке:

— Спать пора, — демонстративно зевнул он. — Приедете в Маньчжурию, сами поинтересуйтесь у китаянок.

Долгое путешествие в сибирском экспрессе имело свои положительные стороны: помимо чтения, можно было любоваться новыми местами.

Вот и Урал.

Велели проводнику разбудить их ранним утром, дабы поглазеть на каменный столб с надписью «Европа» на одной стороне, и «Азия», на другой.

В самом столбе ничего примечательного с эстетической точки зрения не имелось… Но с моральной и географической…

— Господа, поздравляю, — разлил купленное в ресторане вино Аким. — Мы в Азии. Пьём вино в другой части света, — поднял стакан в подстаканнике, в котором подают чай исключительно в поездах.

— За необъятность нашей великой России, — произнёс второй тост Зерендорф. — Осторожнее, хорунжий, не обмочитесь вином, — уязвил «партизана».