Валерий Кормилицын - Держава (том третий)

Флигель–адъютант, всё время находящийся во время аудиенций в приёмной, с поклоном пропустил в кабинет министра и генерал–адьютанта Рубанова, коротко кивнувшего в ответ.

«Министр на флигелишку и внимания не обратил, — отметил Максим Акимович, кланяясь императору и усаживаясь в кожаное кресло неподалёку от стола. — Ну как же… Бывший Московский губернатор и ближайший друг ныне покойного великого князя Сергея Александровича, — с прищуром глядел, как краснеет и бледнеет не привыкший ещё к общению с самодержцем Булыгин. — Не Плеве, конечно, и тем более не Сипягин, однако и не либерал Мирский. По отзывам на коротке с ним знакомых людей, человек честный, с

довольно обширными познаниями, но вместе с тем — благодушный, не любящий ни борьбы, ни политической суеты… Как поведал мне генерал Драгомиров: «Булыгин — подлинная «булыга», грузно лежащая на месте, под которую и вода не течёт». — Может, ошибается Михаил Иванович. Вон как перед батюшкой–царём распинается… И проект законосовещательной Думы готовит», — прислушался к докладу министра.

— Ваше величество, в начале мая состоялся съезд «Союза союзов» во главе которого стал Милюков. Но произошёл небольшой раскол. Большевики обвинили съезд в умеренном либерализме и покинули его. Кроме союза адвокатов, инженеров, профессоров и других, четыре союза в «Союзе союзов» создавались не по профессиональному признаку: Крестьянский, Земцев–конституционалистов. Это помещики, — уточнил он. — Союз еврейского равноправия и союз равноправия женщин.., — укоризненно глянул на хохотнувшего Рубанова.

— Извините, ваше величество, — попытался подняться из кресла Максим Акимович, но вновь упал в него по мановению царской длани.

— … То есть пытается объединить все оппозиционные силы, — перевёл дух министр. — В конце мая они провели Второй съезд и приняли решение об организации всеобщей политической забастовки совместно уже с революционными партиями.

— Всё это для меня не новость, в отличие от бунта на корабле, — вздохнул император. — В начале июня принимал в Петергофе их делегацию, и даже прочёл вручённую ими петицию. Потому я и тороплю вас, уважаемый Александр Григорьевич, подготовить манифест об учреждении Государственной Думы для обсуждения законодательных предположений. На выборах преимущество следует отдать крестьянам, как наиболее надёжному монархическому и консервативному элементу. Дворяне, к сожалению, выходят из моего доверия. В ответ на речь главы делегации профессора, князя Трубецкого…

«Умнеют князья… Не по дням, а по часам… Только не туда, куда следует. Что Святополк—Мирский, что Трубецкие и прочие, вкупе с ними, Пахомовы», — дал мысленную характеристику сильным мира сего Рубанов.

— …»Моя воля — воля царская, — сказал я тогда, — созывать выборных от народа — непреклонна. Пусть установится, как было встарь, единение между Царём и всей Русью…» — Надеюсь, вы будете содействовать мне в этой работе? — разрумянившись, оглядел своих визави Николай.

«Так и будет!» — воодушевился Булыгин.

«Никогда этого не произойдёт!» — пессимистично нахмурился Рубанов.

— Около 90% земли, ваше величество, сейчас находится в крестьянском владении, — помахал каким–то исписанным листом министр. — Крестьяне — это наша опора… Россия сейчас на подъёме и входит в число пяти крупнейших по экономическому развитию стран: США, Германия, Англия, Франция и Россия… Рост нашей экономики на втором месте после Америки, а кое в каких отраслях и на первом, — вдохновился Булыгин. — Если победим в войне, то уже по многим показателям, вскоре, станем на первое место!..

— Обязательно победим! — на этот раз поднялся из кресла Рубанов. — Мы собрали сил намного больше, чем Япония…

— Садитесь, садитесь, Максим Акимович, — на этот раз поднялся и стал ходить по кабинету государь. — Как вы знаете, господа, — медленно, раздумчиво повёл речь Николай, — через два дня после Цусимы правительство Японии телеграфировало своему послу в Париже о заключении мира с Россией. Словно они проиграли сражение. Теперь и американский президент хлопочет о мире… Во времена моего деда Англия, Франция и Австрия открыто начали агрессию против России, развязав Крымскую войну. Теперь они загребают жар чужими руками… В наше время Англия нашла в лице США нового союзника и развязала русско–японскую войну. Я не соглашусь на мир, пока хоть один японский солдат будет топтать российскую землю.

— Вы правы, ваше величество, — благодарно глянул на императора Рубанов. — Внешнему врагу нас не одолеть… Победить Россию могут только русские, что сейчас и происходит…

— Я услышал вас, Максим Акимович… И считаю, что основа русской мощи находится в области духовной… Потому, наравне со снарядами и приказывал отправлять в Маньчжурскую армию иконки для солдат. Над чем так потешались в некоторых газетёнках. Всю жизнь помню суворовский афоризм: «Безверное войско учить — что ржавое железо точить». А безверие сейчас и внушается простым людям. Разве я этого не понимаю. Образованное общество отошло от веры поголовно… У них не стало идеала, — в волнении оглаживал бородку. — Точнее, национальные традиции и святыни разменяли на западный либерализм. Отринули Бога, а вместе с ним потеряли национальную почву и исторические корни. Куда всё это приведёт — не знаю. Но вряд ли к чему–то положительному. Те же писатели… Ну, с Толстым всё понятно. Или с Горьким. Но даже чеховское мировоззрение — неприятие любого идеала, просто изумило меня. Как можно жить без идеала?

— Чехов сказал: «У меня нет убеждений!» — проявил эрудицию министр внутренних дел.

— Более того, Чехов пришёл к выводу, что мир абсурден… Трагедию не отличить от фарса, — поразил собеседников Рубанов, подумав: «Как славно, что на дежурстве читал о Чехове в забытой флигилишкой книжонке. А может, специально оставил, дабы подковать генерал–адьютантов». — Смысл рассказов Чехова: жизнь алогична и все попытки придать ей смысл ни к чему не приведут, а только усилят ощущение абсурда… Надежды, счастье, идеалы — иллюзорны.., — сделал паузу, подождав, пока потрясённый его литературоведческими познаниями император устроится в кресле. — Распалась связь времён, — продолжил он, морща лоб и вспоминая текст. — Всё существует отдельно, обособленно. Никто не способен на сочувствие, сострадание.., — услышал, как император простонародно шмыгнул носом. — Если нельзя понять жизнь — можно ли понять человека?..

— Рубанов, да вы академик, — улыбнулся Николай, велев принести в кабинет кофе.

Разговор явно стал занимать его.

— Пушкин привёл слова Пугачёва: «Богу было угодно наказать Россию через окаянство моё…» Народ сам сказал про себя: «Из нас как из дерева — и дубинка и икона. В зависимости, кто это дерево обрабатывает: Сергей Радонежский или Емелька Пугачёв…» А он, со своими подмётными письмами, и в подмётки не годится современным революционерам. Надеюсь, в нашей компании нет филёров? — отхлебнул из чашки государь и улыбнулся своей шутке.