Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2

Опьяневшего поручика шляхтичи едва усадили на коня, а чтобы он, помилуй бог, не потерялся в дороге, привязали его к седлу и приказали слуге оберегать его милость храброго рыцаря, которого, как были твердо уверены шляхтичи, в Варшаве ожидает благодарность от самого короля за добрую весть, которую он привезет.

А наутро, вскоре после отчаянного бегства хоругвей коронного гетмана, Хмельницкий, Шереметев, Богун и Глух сидели в шатре Богуна. На рушниках, разостланных на ковре, лежала в оловянных тарелках жареная баранина и стоял мед в скляницах.

— До осени Потоцкий не полезет, — сказал Хмельницкий, отодвигая от себя кружку. — Будет зализывать, как побитый пес, свои раны. Может быть, к зиме появится. Но что бы там ни случилось дальше, сейчас мы одержали победу. Королю и шляхте придется сражаться на две стороны.

…Когда вышли из шатра, запыхавшийся казак, прискакавший из Чигирина, подал грамоту Хмельницкому и одним духом выпалил:

— Твоей ясновельможности в собственные руки от пана Лаврина Капусты.

Хмельницкий поспешно разорвал шнурок и развернул грамоту. Наскоро пробежал глазами и, засовывая грамоту в карман, громко проговорил, улыбаясь:

— В Бахчисарае отдал душу аллаху наш возлюбленный брат, хан Ислам-Гирей Третий.

— Сподобил-таки его аллах! — весело воскликнул Богун.

— Теперь, может, самый раз и на Крым ударить, — осторожно заметил Глух.

— Еще рано, — ответил Хмельницкий Глуху, — рано, Осип. Король и иезуиты из кожи лезут, лишь бы мы с ханом да турками сцепились. Им от того великая бы корысть была.

…В ольшанике, перед шатром, перекликались казаки. Гетман, воевода и полковники стояли на опушке, и их все видели. В долине раздавалась песня, скрипели телеги, ржали кони. Хмельницкий, прикрыв глаза ладонью, вглядывался в курящийся пылью шлях.

— В Крыму будет новый хан, а в свойском королевстве теперь новый король Карл-Густав Десятый. Сие означает новые заботы — сказал воевода Шереметев.

Хмельницкий взглянул на Шереметева.

— Новым ханом будет Магомет-Гирей. И в этом году он не придет на помощь королю, потому что это невыгодно турецкому султану Мохаммеду. А свейский король Карлус запустит свои когти туда, где плохо лежит, то есть в Речь Посполитую.

— Север нашего царства давно его манит, — заметил Шереметев.

— Дали бы нам сюда того Карлу! — пробормотал Глух.

— Возможно, еще померяемся с ним саблями, — многозначительно проговорил Хмельницкий. — А что касательно нашего края, то и Карл, и Ян-Казимир, и султан Мохаммед, и новый хан одного жаждут — ярмо надеть нам на шею. Этого не должны мы забывать.

Шереметев внимательно поглядел на Хмельницкого и согласно кивнул головой.

— А вот теперь нелишне, пан воевода, послать гонцов на Дон, Как мыслишь? Зашевелятся казаки — туркам беспокойство.

— Доброе дело, гетман! Посылай! — сказал Василий Борисович Шереметев.

Ветер дул третий день, он летел через Золотой Рог, вдоль Галаты, кружил над улицами Перы и с бешеною силой ударялся о красные кирпичные стены султанского дворца. Над Стамбулом носились тучи песка, пыли вперемешку с рыбьими косточками, соломой, тряпьем, сухими листьями бананов, кожурой апельсинов и прочим сором, который годами накапливался на грязных рыночных площадях, у морских причалов, в зловонных кривых переулках и глубоких канавах, бороздивших улицы и площади турецкой столицы.

Об эту пору в Стамбуле, если бы все на сем свете совершалось по желанию великого султана Мохаммеда IV, должно было греть солнце и небо над Айя-Софией должно было чаровать взор чистой бирюзой.

…Кричали муэдзины на минаретах. Черные жирные коршуны кружили над мечетями. Голопузые, грязные ребятишки ползали в пыли под стенами султанского дворца, копошились у ног безмолвных янычаров, оберегавших покой и безопасность великого султана.

Но не было покоя для Мохаммеда IV и его дивана. Уже два дня весь мудрый диван, кабинет султанских министров. во главе с великим визирем Муртаза-пашой, держал совет в султанском дворце.

Султан восседал на троне слоновой кости, оправленной в золото, по-будничному одетый в широкий лазоревого шелка кафтан. Из-под высокой белой чалмы пронизывал взглядом визиря и министров, молча выслушивал их приторные речи, за которыми угадывалось худо скрываемое желание остаться в стороне. Разве болеют они о том, чтобы величие Оттоманской империи, блеск ее, завоеванный предшественниками султана, не затмились? Каждый на своем посту считал себя султаном, и каждый больше заботится о собственной мошне, чем о том, чтобы множить славу и сокровища повелителя Высокой Порты.

Но в то же время султан понимал (хотя легче от этого не было), что обойтись без своих пашей он не может, пускай и нельзя на них положиться.

Великий визирь Муртаза-паша перебирал желтыми, высохшими пальцами белую козлиную бородку и голосом евнуха (если бы не шестеро его сыновей, в этом нельзя было бы усомниться) разливал шербет своих уговоров, которые в конечном счете сводились к одному: нужно выждать.

Весть, привезенная султанским наместником в Силистрии Сиауш-пашой, была причиной того, что великий визирь от имени султана повелел собрать весь мудрый диван и объявил, что совет должен вестись в присутствии самого султана.

Еще более неприятные вести, чем Сиауш-паша, привез наместник белгородский Сулейман-ага, который только этим утром прибыл по вызову великого визиря в Стамбул. Безбровое, изъеденное оспой лицо наместника с широким, мясистым ртом и приплюснутым носом то и дело неспокойно дергалось, пока он слушал, какие злые времена могут настать для Высокой Порты, если не удастся разрушить тот дьявольский союз, который заключил в Переяславе гетман Хмельницкий с царем Московским.

Азовский наместник Гассан-паша, слушая утомительно длинную трескотню визиря, шаркал ногами, точно хотел вскочить, перебить великого визиря и сказать нечто важное. Но он молчал. Азовский наместник только теперь из слов визиря понял, что, может быть, еще этим летом ему опять придется выдержать яростный натиск донских казаков с их запорожскими союзниками, и кто знает, чем кончится для него эта баталия…

Министр иностранных дел Магомет-Кепрели и командующий султанским флотом адмирал Бекташ-ага еще не сказали своего слова. Бек-мурза, под рукой у которого стояло восемьдесят тысяч янычаров, опора могущества и жемчужина славы султана, вообще не собирался говорить. Он знал одно; когда прикажет султан и войско двинется на необозримые богатые земли русских, следом за теми, кто будет вершить тяжкое, неблагодарное дело битвы, придут его янычары, и тогда тысячи неверных почувствуют на собственной грязной шкуре всю силу и мощь повелителя Великой Порты.