Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2

Лежал на спине в своей жесткой постели Хосров-паша, в тысячный раз изыскивая способ отомстить Мохаммеду, сыну султана Ибрагима, который захватил в плен его, наследного иранского принца, приказал оскопить и сделал евнухом султанского дворца.

Спустя несколько дней, как приговорил мудрый диван, Мохаммед IV разослал фирман в свои крымские крепости — в Перекоп, Арабат, Еникале, Гезлев, Кафу, Кази-кермен, Соколиный Замок, Мангуп, Инкерман, Балаклаву, Судак и в устье Дона, в Азов, — чтобы паши и беи зорко следили за событиями на юго-востоке, держали войско в готовности и не дали стругам донских или запорожских казаков проплыть в Черное море.

А как поступить с Хмельницким и украинскими казаками? Диван приговорил, и султан Мохаммед IV повелел: надлежит всяческим способом показать Хмельницкому милость и дружбу великого султана. Послать ему в подарок арабского коня из конюшен султана, пистоль — изделие дамасских оружейников, золоченый лук со стрелами и седло работы султанских шорников.

Сказать Хмельницкому на словах, что султан ему благосклонный покровитель, а буде какая беда Хмельницкому или обида от кого-нибудь станется, пускай тотчас же шлет своего высокого посла султану и идет под его высокую руку.

А что Хмельницкий с казаками под руку царя Московского поддался, султан не верит, чтобы сделано это было со злым умыслом, во вред султану и его империи, ибо если бы султан так думал, то послал бы свое повеление Ислам-Гирею идти с ордой на города и села казацкие и все выжечь и вытоптать. А султан Мохаммед IV настрого запретил хану крымскому, под страхом опалы, а то и смерти, причинять вред Хмельницкому, ибо твердо уверен султан — победив Речь Посполитую, Хмельницкий еще подумает, чью руку ему держать и на кого обращать свои упования.

Если же гяур Хмельницкий будет спрашивать посла Осман-пашу, вольно ли ходить казацким стругам со всяким товаром в Черное море, на то пускай наш посол скажет так: «У нас война теперь, и султан не желает, чтобы в Черном море появлялись чужие люди, потому что теперь вместе с казаками могут прийти их союзники, а язык у них один и вера одна, и различить их никак не можно». При этом наш посол должен еще сказать: «Вот у гетмана есть свой дом, так захочет ли гетман Хмельницкий, чтобы в его собственный дом заглядывали люди, которых он не знает, и вели бы себя там как хозяева? Черное море — собственный дом нашего великого султана, куда иноземцев допускать никак нельзя; скорее султан начнет войну, чем допустит чужие корабли по Черному морю ходить».

…Имперскому резиденту, господину Бегановскому, визирь Муртаза-паша дал понять, что султан сможет говорить с послом Речи Посполитой, и в тот же день чаушу, которого посылали в Бахчисарай, был вручен фирман на имя хана крымского Магомет-Гирея, в котором между прочим писалось:

«Именем великого султана Мохаммеда IV, перед лицом которого хан не что иное, как прах и подножье стоп его, строго запрещаю тебе промышлять в землях польского короля; если же ты, хан, нарушишь волю султана, то не только лишен будешь ханства, но и жизнью своею поплатишься…»

В начале мая появился в Стамбуле легат папы Иннокентия X, иезуит Фабрицио Капп. В католическом монастыре состоялась тайная встреча великого визиря Муртаза-паши с иезуитом.

Великий муфтий Мустафа от лица аллаха отпустил визирю тяжкий грех, который тот совершил, переступив порог обители неверных. Конечно, он и не подозревал, что легат Фабрицио Капп на полный благочестивого страха вопрос патера Вероны: «Как можно, ваше преосвященство, в святые стены нашего монастыря допустить злейшего врага веры Иисусовой, на совести которого тысячи замученных христиан?» — ответил такими словами: «Отче! Во все времена правоверные в случае нужды обращались к помощи неверных. Естественное дело — совершаемое насилие отражать всеми способами. Если можно прибегать к помощи слонов, коней, верблюдов, ослов и даже змей, как же не пользоваться людьми, хотя и языческой веры, особенно если они из врагов на время становятся друзьями или — еще прямее — наемниками по договору…»

Фабрицио Капп и Муртаза-паша после трехчасовой беседы расстались весьма довольные друг другом.

Не теряя времени, папский легат покинул Стамбул.

Сидя на палубе трехмачтового неаполитанского корабля «Нептун», подставляя жарким солнечным лучам свою лысую голову, легат беспечно любовался широким морским простором. Уже теперь ои предвкушал, как будет доволен его святейшество пана сообщением легата об успехе переговоров с султанским визирем.

Легкий трамонтан [17] Трамонтан — название ветра. гнал пенистые волны, и они мягко колыхали корабль. В удобном, плетенном из камыша кресле покачивался его преподобие Фабрицио Капп. Нашарив в глубоком кармане сутаны узенький свиток, он вспомнил, что это письмо, которое высокочтимая флорентинская синьора Строцци, супруга неаполитанского посланника, просила передать ее сыну в Неаполь.

Вынув его из кармана, легат не мог лишить себя удовольствия прочитать чужое письмо.

Между строками, в которых шла речь о монотонной и тоскливой жизни в султанской столице, особенно порадовали легата такие слова: «Решила рабыню для тебя пока не покупать. Те, каких продают сейчас на невольничьем рынке, мне не нравятся. Вскоре здесь будет на продажу очень много русских невольников, тогда я приобрету для тебя нескольких россиянок. Говорят, что цена на них. в этом году будет 80–100 дукатов, или же 100 ливров; это значительно дешевле, чем в прошлом году, должно быть потому, что их сюда привезут в большом числе. Рабыни-россиянки отличаются силой, приятностью и красотой. Ты будешь весьма доволен моим подарком».

Фабрицио Капп спрятал письмо синьоры Строцци в карман. Зевнул. Погладил себя по животу. Пора было обедать.

Рудня Веприк расположилась на отлогом берегу тихой Гнилопяти. По правую руку от нее на много миль на запад тянулись рудные болота, а по левую — густые леса, и которых росли могучие дубы, широколистые клены, суровые грабы, раскидистые липы и озерцами среди берестов и вязов белели березы.

На другом берегу Гнилопяти, прямо перед рудней, до самого края неба топорщилась пеньками поросшая зеленым бархатным мохом земля. Старые люди еще помнили на этих местах лесную чащу. Но с той поры, как под болотом нашли руду, лес вырубили, и много туров, диких коз, медведей и оленей было истреблено, а остальные перекочевали в дебри Полесья.

Рудный двор Веприка был обширен. Еще в те времена, когда принадлежал он шляхтичу Кублицкому, здесь была поставлена каменная ограда с воротами и высокий частокол с четырьмя башнями, на которых дозорные сторожили дороги в Остер и Могилев.