Софрон Данилов - Манчары

Фонарь вдруг зашипел и погас. Казалось, что темнота сгустилась и внезапно обрушилась на них сверху, с потолка барака. Наступил такой мрак, что хоть глаз коли. Только слабо бледнело очертание зарешечённого железом окошка.

Заскорузлая, мозолистая рука нашарила плечо Манчары и крепко сжала его.

— Сыночек, не слушай ты человека, выжившего из ума… Кто знает, может быть, ты найдёшь своё счастье… Только не теряй надежды! Как я… — Через некоторое время издали, со стороны двери послышался шёпот: — Спи. Уже поздно. Ведь и завтра день будет.

С этой ночи отношение старика к Манчары стало ещё теплее. Хотя он по-прежнему был очень суров с виду, но всегда старался сунуть Манчары хлеба побольше, налить щей погуще и наваристее. Другие каторжане завидовали ему.

Растаявший снег торопливо бежал сотнями ручейков, речек и рек, и Охотское море заиграло прибоем громадных волн. Угрюмо черневший вдали лес начал расцветать и зеленеть прямо на глазах. Лужайки, поля и долины покрылись пёстрым, живописным ковром самой диковинной расцветки. Разноголосый гам лесных обитателей — зверьков и певчих птиц — наполнял окрестности пением и разными звуками. С каждым днём солнечные лучи грели всё сильнее и сильнее.

И с каждым днём худел Манчары. Пропал даже аппетит.

Однажды, тоже ночью, когда он лежал в полусне, послышался знакомый хриплый голос:

— Ты болен, что ли?

— Нет.

— А что же с тобой случилось? Ты совсем захирел. Если так и дальше будет продолжаться, то не увидишь, как осенью желтеют листья и травы.

— Знаю… Не долговечен я.

— Что с тобой случилось? — уже сердито спросил старик.

— Что же ты сделаешь, если и узнаешь? Ведь этому не помогут ни крошки хлеба, ни густые щи.

— Скажи!

— Да, отец…

Манчары и сам оторопел от нечаянно вырвавшегося слова «отец» и сразу же замолчал.

— Отец… — Манчары глубоко вздохнул. — Я очень скучаю по родной стороне. Днём в ушах всё время слышится голос родной Якутии. Ночью всё время во сне вижу Якутию. О-о, до чего, оказывается, невыносима эта тоска по родной земле!

— Хочешь вернуться в родной край?

— Сказать «хочу» — это ещё мало… Пока я вижу солнце, видимо, не угаснет и не пройдёт тяга и стремление моё к родному краю. Но кто же меня, несчастного, отпустит туда?

Манчары уткнулся своей разгорячённой от жары головой в мокрую солому.

Вскоре с лязгом закрылась дверь камеры.

Прошло несколько дней.

С работы вернулись поздно вечером, когда закатилось весеннее солнце. Манчары сидел на завалине во дворе тюрьмы, поодаль от других. Возле него и остановился старик надзиратель, проходивший мимо.

— Ты чего это высматриваешь?

— Уток. Вон пролетела одна стая шилохвосток… на север… на мою родину, — сказал Манчары тоскливым, прерывающимся голосом, звеня кандалами и указывая рукой на небо.

— Где? — Старик сделал руку козырьком и старался разглядеть. — Не вижу. Туман… Видимо, для меня уже прошла пора видеть… — Затем, обернувшись к Манчары, суровым, повелительным голосом сказал: — Ты ешь побольше… Наберись силы. На вот! — бросив ему полбуханки тяжёлого, как кирпич, хлеба, повернулся и ушёл.

Удивлённый Манчары долго смотрел ему вслед.

Прошло ещё несколько дней.

Каторжане, с трудом ввалившиеся в камеру после изнурительной работы о каменноугольных копях, расходились по углам, толкая друг друга. Старик надзиратель вручил Манчары метлу и велел подмести тюремный двор. Дополнительную работу обычно получали провинившиеся каторжане. Как ни хотелось Манчары упасть в сырой угол камеры и дать отдых воющему от усталости и побоев телу, он ничего не мог поделать. Ходил и размахивал метлой. Заря догорела, и начало смеркаться, а о нём, видимо, совсем забыли — никто к нему не подходил. Работу он кончил, но без разрешения не имел права уходить. Сумерки сгустились, земля и небо слились в темноте. Манчары тайком ушёл за барак и присел там отдохнуть. В это время к нему подошёл старик. Манчары с виноватым видом схватился за метлу.

— Погоди. Тише!.. Слушай… — недовольно пробурчал старик, затем остановился, огляделся вокруг и, склонившись к нему, прошептал: — Бежать хочешь… к себе на родину?.

— О-о, о-о!.. — простонал Манчары, посмотрел на кандалы, сковывавшие ему руки и ноги, оглядел высокую ограду тюремного замка, ощетинившуюся железными кольями. — Но как?..

— Ну ладно… Кандалы — это моя забота. С ними справимся. Самое главное — выйти из замка. Из-за жары с сегодняшнего вечера двери камер будут оставаться открытыми на ночь. Вместо запоров у дверей должна сидеть стража. Это тоже преодолимо. Надо тихо выйти из барака, чтобы не заметила дворовая стража, и перебраться через стену. Это уж твоя забота.

— Смогу ли? Такая высокая…

Манчары до того смутился, что не смог договорить.

— Одолеть можно. — Старик раскопал землю на завалине и вытянул довольно толстую пеньковую верёвку. — Смотри, у неё на конце привязан камень. Ты её закинешь так, чтобы кирпич попал между двумя железными кольями. Осторожно. Чтобы не было большого шума. Потом постоишь, прислушаешься, по верёвке вскарабкаешься наверх и так же спустишься по ней на другой стороне. Вот и всё.

— Ладно, ладно!.. — отвечал Манчары, повеселев.

— Это будет лежать тут. И ещё я здесь спрячу котелок. В пути тебе понадобится. — Старик закопал верёвку обратно. — Ну, что скажешь?..

— О-о, о-о! Отец…

— Ну, кончили. А то заметят. Пойдём… — Приближаясь к двери барака, старик разразился громкой бранью: — А ну, живее! — и несколько раз толкнул Манчары в спину.

Когда ждёшь, дни и ночи удлиняются, время замедляет свой бег. Манчары в ожидании совсем извёлся. Желанное время всё ещё не наступало. Иногда бывают ночи, когда старик не дежурит, да и не всегда он один. Чаще всего вдвоём. Чтобы о чем-нибудь узнать, Манчары при всяком удобном случае вглядывается в глаза старика. А тот держится так, как будто никогда не было у них того ночного разговора.

«Как же так? Неужели?..» — удивлялся Манчары. Но вот однажды, когда он толкал тачку с каменным углём, старик встретился с ним и подмигнул ему.

— Перед тем как ложиться спать, зайди в дежурку, — тихо сказал он.

Вечером, когда в камерах потушили светильники, Манчары пришёл в условленное место.

Оказалось, что старик сидел один. Увидев его, вскочил:

— Зачем пришёл, варнак? Нагайки захотел? Я тебе покажу! — кричал он и оттеснял его в тёмный угол, со свистом рассекая нагайкой воздух. Затем он ловко снял с Манчары кандалы, надел на него новые и прошептал: — Они распилены и держатся кое-как. Ты их обломаешь и снимешь. Второй надзиратель ушёл за ужином. Когда придёт, я его напою. Как только он завалится спать, я задую фонарь и ты сразу же выходи. А сейчас иди на своё место… — Нагайка засвистела в воздухе. — Живо в камеру!