Велько Ковачевич - Молодой лес

Глухой подошел к нам. Он выглядел усталым, задумчивым, слишком серьезным, совсем не таким, каким я привык его видеть. Показалось ли мне это или он действительно таким и был всегда, но не успели мы перекинуться несколькими словами, как это впечатление исчезло: передо мной старый знакомый, Глухой.

— Какая у тебя по счету, Глухой? — спросил я.

— Только четвертая, не считая Весны. Каждый танец новая, не то что вы…

— Каждый танец новая?

— Кроме первого.

— Ты эту суматоху разделяешь на отдельные танцы?

— Я разделяю не по слуху, а по остановкам.

— По каким остановкам? — удивленно спросила Весна.

— По паузам. После каждой паузы выбираю новую девушку. У меня они не задерживаются. Но ничего, когда-нибудь и я найду свою. Понимаешь, понравилась мне та, твоя. Вообще же придерживаюсь правил.

— Это первая пауза, а ты говоришь, что танцуешь с четвертой. Как же это понять?

— Для вас она первая. А для меня четвертая. И для остальных тоже четвертая.

— Хочешь, чтобы мы тебе поверили?

— Нет. Вы же были здесь, как и я. Для вас их вообще могло и не быть. Можно танцевать и без музыки.

— Даже лучше, чем с ней.

— Я тоже на нее не обращаю особого внимания, но что поделаешь: перестанет играть музыка, девушки нет как нет. Надо искать другую.

— И так ты сменил четырех?

— До сих пор четырех.

— Ты что же, серьезно хочешь нас убедить, что было четыре паузы?.. Что же мы, проспали их, что ли?

— Насколько я заметил, для вас их не было. Так и надо. Праздник это или нет? Поверьте, я бы к вам присоединился, чтобы вы не были одиноки, если бы от меня не убегали девушки. А то каждая, стоит смолкнуть барабану, сразу мне спину показывает.

Я никак не мог понять, что он хочет сказать своим разговором о паузах.

— Самое плохое — это не иметь ничего постоянного. Как я, например, — задумчиво произнес Глухой.

— Так тебе и надо, раз крутишь любовь за других.

— Что ты, разве это возможно?

— Да еще с успехом, Глухой.

— Любить за других? — он прикинулся, что не понимает, о чем речь.

— Да, да, за других.

— Как это? Объясните. Разве кто-нибудь может заменить, например, вас?

— Вот ты нам это и объясни. До сегодняшнего дня и мы ничего подобного не знали.

— А я и сегодня не знаю. Объясниться в любви за кого-то другого?! Разве это была бы любовь? Любить вместо кого-то серьезно, не понимаю!

— А если замещаешь и ее, и меня?

— То есть я одновременно и женщина и мужчина? Значит, объясняюсь в любви сам себе? Как же это возможно?

— А вот так, как в письмах, — вмешалась Весна.

— В каких письмах?

— А в тех, что ты писал вместо нас.

— Вы намекаете на письма? А что у меня с ними общего?

— Еще спрашиваешь? А почему ты, собственно, отказываешься? Мы же тебе будем благодарны до конца жизни.

— За то, что я их передавал?

— Значит, ты их только передавал? — спросил я.

— Можно сказать, Испанец, что только передавал. Вы доверяли — все в порядке. Неужели за это требуется признание? Словно я совершил какой подвиг в бою.

— Кто писал эти письма, Глухой? — спросил я в лоб, боясь, что он назовет третьего.

— Их писал я, — вдруг признался он. — Технически это было не трудно. Перед войной я переписал целую запрещенную книгу. За это и просидел в тюрьме три месяца. Что какая-то пара писем в сравнении с книгой?

— Кто их сочинял?

— Я их только писал, а сочиняли вы сами. Не могу же я придумывать, говорить, чувствовать вместо вас, даже если и хотел бы. Я просто использовал ваши слова. Так что содержание писем до последнего слова ваше. Согласитесь, я не мог точно запомнить все, что вы говорите, и надеюсь, не будете за это на меня в претензии. Я просто сделал за вас то, на что у вас не хватало храбрости. Разве это не было вашим желанием? Вот у меня и хватило смелости исправить эту вашу слабость.

— Ты прав, Глухой, — растроганно сказала Весна. — Я сразу сказала, что письма наши.

— А чьи же еще? Почерк мой — что точно, то точно. Ноги тоже мои. Любовь ваша, и все слова ваши. А я ваше доверенное лицо.

— А письма Бальзака тоже наши? — с иронией спросил я.

— А разве в них не вы? Я их вырвал, чтобы с их помощью вы лучше разглядели себя. Любовь, если она настоящая, всегда правдива.

— Глухой, — обратилась к нему Весна, — я согласна, чтобы ты всегда писал письма вместо меня.

— В этом больше нет надобности. Надо немного подумать и о себе. Ты, Весна, могла бы мне помочь в одном деле.

— Для тебя — все что хочешь.

— А если я пожелаю слишком много? Правда, я у тебя в долгу. Забыл тебе передать от Боры поцелуй. Но только наедине.

— И я за то, чтобы наедине, — согласилась Весна.

— Давайте лучше продолжим танцевать. Хотите ли чего помедленнее? Они умеют играть и получше. Только не прозевайте пауз, — сказал Глухой. Он сделал знак музыкантам, и те сразу же взялись за инструменты.

Мы с Весной танцевали в самой середине, где было много народу, чтобы меньше бросаться в глаза тем, кто не танцует, кому словно не остается другого занятия, кроме как разглядывать пары. Теперь мы танцевали непринужденнее, предавшись музыке и тому ощущению, которое она в нас вызывает. Для нас не существовало ничего: вокруг не было людей, нас окутывала полная тишина. Вокруг нас все как бы умирало, замолкали трубы и барабаны, исчезали люди с их песнями и разговорами. Остались только мы и наши голоса.

Вдруг что-то вырвало нас из оцепенения. В просторном зале, где пол только что вздрагивал под ударами ног, не кружилось больше ни одной пары. И только мы вдвоем стояли посреди зала, крепко прижавшись друг к другу и словно окаменев. Люди молчали, окружив нас плотным кольцом. Не было слышно ни покашливания, ни дыхания, и только кое-где струйкой вился кверху дымок от сигареты. На большом плакате я увидел слова, которые часто повторял: «Сегодня жить — значит бороться!» и «Слова подтверждаются делами!» Для меня теперь существовали только эти лозунги и сотни устремленных на нас глаз. Мне показалось, что взгляды людей проникли в душу и осветили каждый скрытый уголок мыслей и чувств. До этого момента все было тайно. Самый тяжелый момент в моей жизни! Может ли эта тяжесть исчезнуть? Могут ли люди сделать скидку за счет праздника?

Весна вздрогнула, прикрыла глаза ладонями и уткнулась лицом мне в грудь, словно стараясь спрятаться от этих взглядов. Затем отстранилась и хотела куда-то бежать, но я схватил ее за руки и притянул к себе. Эта решительность удивила меня. Отступать было некуда. Я хотел остаться в центре зала, больше не прятаться и держать Весну возле себя.

Самое важное, думал я, сохранить хотя бы для вида присутствие духа. Стараясь играть такую роль, я положил руку девушке на плечо и начал говорить, сам не зная что, только бы не молчать, будто то, что произошло, явление обычное, нормальное. В голове у меня все кружилось. В сущности, я не понял, как произошло, что мы так забылись, когда прекратился танец, сколько времени мы простояли посреди зала, опьяненные друг другом, как образовался молчаливый круг около нас. В памяти у меня не осталось ничего, кроме чарующего сна, охваченный которым, танцевал я с Весной. Помню, вначале возле нас было много танцующих, затем мы остались одни, нам никто не мешал. Как все произошло, останется для нас и окружающих тайной. И я никогда не пойму этого. Ни одни часы не отметили точное время, словно и они попали под чары.