Велько Ковачевич - Молодой лес

— Тише! Ты кричишь на весь зал.

— Говори, говори, а то я крикну так, что все услышат.

Она что-то беззвучно прошептала, потом улыбнулась и ласково посмотрела на меня.

Ободренные разговором, мы закружились быстрее, в такт музыке, как и другие. Мы успели сделать несколько поворотов, как вдруг очутились в замкнутом хороводе из пятидесяти партизан и партизанок. Хоровод вел рослый парень, держа в поднятой руке платочек. Вожак с налета схватил Весну за руку и потянул за собой. Неожиданно для себя мы очутились в хороводе. Вихрь нес нас с такой скоростью, что весь зал как бы вертелся вокруг меня. Когда кольцо соединилось, хоровод начал двигаться медленнее — вот-вот остановится. Все новые пары вливались в него. Но ни раньше, ни сейчас никто не пытался втиснуться между мной и Весной, никто не хотел нас разъединить.

Кто-то остановил музыкантов. Парень, ведущий хоровод, обнял одну девушку и так, в обнимку с ней, вышел на середину круга. Хоровод кружился вокруг них, люди пели старинные песни о любви, заканчивающиеся стихом о поцелуе. Затем все остановились. Парень и девушка без стеснения поцеловались, как этого требовали правила старинного танца, который не знал ни о партизанском сорок втором годе, ни о войне, ни о революции. Эти двое должны выбрать новую пару, которая сменит их. Парень подошел к другой девушке, поцеловался с ней и занял ее место в хороводе. Его партнерша таким же образом выбрала молодого человека. Хоровод начал кружиться вокруг новой пары, напевая ту же песню. Так продолжался этот танец, который даже я два месяца назад не мог запретить. Сменялись пара за парой, сопровождая смену поцелуем при выборе и при расставании. Весну и меня никто не выбирал, но я чувствовал, что кто-то это сделает. Я заметил какое-то перешептывание в той части хоровода, где находился Глухой. Шестая или седьмая пара подошла к нам. Девушка поцеловала меня, а парень — Весну. Так мы очутились, по правилу танца, в середине круга. Прежде чем раздалась песня, нам начали аплодировать, словно мы были какой-то особенной парой, которую надо наградить. Мы стояли обнявшись, удивленные и смущенные. Затем танцующие запели, строка за строкой, пока, наконец, мы не услышали ту, после которой нам надо поцеловаться и разойтись, предварительно выбрав новую пару по нашему желанию. Мы с Весной поцеловались, как это делали все перед нами. Только страх не покидал нас. Затем, заняв места выбранных нами, мы впервые за этот день расстались.

Весна танцевала на противоположной стороне хоровода. Она двигалась, стараясь скрыть смущение, но глаза выдавали ее. Смотреть на меня она избегала. Лишь изредка, как бы случайно, окидывала быстрым взглядом. Я, забывшись, смотрел и смотрел на нее, вновь переживая смущение от прикосновения к ней, шепот, танец с ней, просто не веря, что такое больше не повторится, от него останутся как воспоминание только эти строчки.

Скоро хоровод распадется, разведя нас далеко в разные стороны. Исчезнет хоровод, но останутся в памяти только этот день, минуты счастья, мук и страданий. Время все это сгладит, подвергнет нас и эту молодежь новым, более сложным испытаниям.

Мне страшно подумать о расставании, от которого нас отделяет всего лишь какой-то момент. Оно мне представляется как какой-то приговор и наказание, как начало новых тяжелых переживаний. Отложить бы расставание хоть на несколько минут, чтобы еще раз встретиться с Весной в танце, почувствовать ее руку на своем плече, услышать ее голос. Поэтому каждый раз, когда очередная пара заканчивала церемонию, я начинал песню сначала, придумывал строки, тянул время, соревнуясь в выдумках с вожаком хоровода. Я надеялся, что кто-нибудь снова вспомнит о нас двоих — некоторые пары имели счастье входить в круг по три раза. Но счастье нам больше не улыбнулось.

Окончился танец, и рассыпался хоровод. Люди разошлись. Весна затерялась в толпе. Я стоял одинокий и потерянный, не в силах взять себя в руки. Вокруг меня собралась молодежь, как это всегда бывало при торжествах в освобожденных селах. Расспрашивали обо всем: об Испании, о том, что я делал до сегодняшнего дня. Не касались только сегодняшнего дня: большого веселья, танцев, зала. Обходили его далеко-далеко, стараясь ничем не потревожить. Мне это было тяжелее всего: нежелание коснуться сегодняшнего дня только подчеркивало его значение для меня.

Дни идут, и забываются многие военные эпизоды. Война оставляет за собой общую картину, детали которой не могут сохраниться в памяти. Следы войны никогда не обнаружат всего, что таят в себе. У них нет языка, которым они выразили бы то, что в них записано.

Все, что происходило на ратном поприще вчера, сменится сегодня новыми событиями, сегодняшнее сменится завтрашним. И так до бесконечности. Война заметает свои следы, чтобы постоянно не напоминать людям о себе. В памяти остаются только названия ущелий, гор, рек, где ты получил боевое крещение в сражении.

Из бесконечной совокупности военных событий в памяти остаются самые крупные. Они врезаются в сознание людей, чтобы те хранили их для своих страданий.

Из того студеного дня, а их этой зимой было с излишком, у меня, возможно, в памяти не осталось бы ничего, если бы не то происшествие на лесопилке со мной и Весной, которое запомнилось мне ярче всех связанных с войной событий. С той минуты, когда распался хоровод, этот день ежедневно обновляется в моей памяти. Время не властно над ним. Будто и нет войны. Многое из прошлого ушло в забытье. А тот день врезался мне в память, как единственное настоящее и прошлое. Этот день преломляет события, как призма преломляет свет, чтобы я мог ярче осветить каждый момент, пережитый в зале. И даже горькие минуты мне сейчас дороги. Повторится ли он еще, как повторяются другие?

Глухой даже пообещал устроить мне встречу с Весной, но я не решился на это. Я не хотел иной встречи, кроме такой, какая была. Многие тот день забыли, как забыли и другие дни, более значительные. Я боялся, что наша новая встреча будет не такой, хотя первая встреча не принесла ничего, кроме волнений. Мы оба боялись. Это чувствовалось и в наших письмах, которые теперь уже писали мы сами. Наша предполагаемая встреча откладывалась, но тем яснее она нам представлялась. Близкая или далекая, она была некоим образом как бы и уже пережитым прошлым, и продолжающимся настоящим, но передвинутым в будущее. Мы ощущали момент встречи, чувствовали его и то время, которое нас отделяет от нее.

Пока я с таким восторгом мечтал о встрече с Весной, я не мог и предположить, что меня заденет осколок ручной гранаты. Когда раздался взрыв, я почувствовал удар, но боли не ощутил. Мелькнула мысль, что я смогу теперь, наверное, встретиться с Весной. Но я сразу же отбросил эту мысль. Я остался в строю, никому не сказал о ране и продолжал командовать. Когда огонь прекратился, я сел, чтобы взглянуть на раненую ногу. Кровь сочилась из-под колена правой ноги и стекала в ботинок. Рана мне показалась пустяковой. Этот кусочек железа подыскал себе удобное местечко. Боли я не чувствовал, но жажда томила меня. Я отковырял кусок дерна и пососал мокрую траву. Если бы не жажда, я не пошел бы на перевязочный пункт. Но когда попытался подняться, тело меня не послушалось. Я только беспомощно дернулся, но встать не смог.