Владимир Михайлов - В свой смертный час

— Вышку валить будем, — злобно сказал Андриевский.

— Вышку валить можно, — с сомнением согласился Карасев; — Только я чего хочу тебе сказать… Надо проволоки поопасаться. Так гусеницы запутает — потом от нее не отвяжешься. Надо хитро идти — только поперек проволоки, по столбам…

— Не учи ученого — съешь знаешь чего? — огрызнулся Борис.

Танк с хода врезался в бревна, на которых держалась дозорная вышка, и она сразу завалилась.

— Дави проволоку, — приказал он Ткаченко.

— Зачем проволоку давить? — удивился Карасев.

— Не видишь? Лагерная же проволока. Колючая…

— Ну и что?

Борис и сам не знал, зачем ему потребовалось утюжить колючую проволоку. Но ему это было очень надо. Он испытывал какое-то злорадное наслаждение, когда его машина крушила колья, на которые в четыре ряда была навешана эта отвратительная, ржавая паутина. Гусеницы вдавливали ее в землю, но она, как живая, сопротивлялась им, снова выскакивала из почвы, прыгала, извивалась, один раз чуть не ударила Бориса в лицо страшным своим концом. Но танк, рыча, неудержимо заваливал столбы с проволокой. Повалив их на землю, он ворвался на территорию лагеря.

Здесь было пусто и тихо.

«Тридцатьчетверка» остановилась недалеко от бараков, но не заглушила двигатель, готовая к любой неожиданности.

— Ты, командир, не высовывайся, — с беспокойством сказал Карасев. — Как бы какой фриц не притаился.

— Не видишь: никого нету. Нету кругом никого. Пустые, что ли, бараки…

— А ты все равно поопасайся.

В этот момент Андриевский услышал в наушниках громкий голос Чигринца:

— Ветер… Ветер… Слышишь меня?

Борис перевел рацию на передачу и устало сказал:

— Ну чего орешь? Тебя, Женя, Гитлер в Берлине и то слышит.

— Доложи свое положение. Что наблюдаешь?

— Наблюдаю санаторий, — сердито сказал Андриевский.

— Это какой же санаторий? — удивленно спросил доверчивый Чигринец.

— Не знаешь какой? Никогда не видел? Дать художественное описание? Бараки да колючая проволока…

— Лагерь, что ли? А говоришь — санаторий. Ты меня, Борис, не сбивай… Большой лагерь?

— Обыкновенный, Женя. Они все одинаковые. Не отличишь. Как под Борисовом. Помнишь — под Борисовом? Как под этим… как его? Может, немного поменьше…

Чигринец что-то сказал, но Андриевский уже не слушал его. Он увидел, что дверь ближнего барака неуверенно приотворилась и из нее робко, бочком, вылез человек.

Карасев тоже сразу заметил этого человека и сказал:

— Не пустые бараки. Один выполз…

— Кто выполз? — с обычным своим любопытством спросил Султанов, которому с его места ничего этого видно не было. — Фриц?

— Какой тебе фриц, — засмеялся Карасев. — Зек.

— Это что — зек? — не понял Султанов.

— Заключенный, тебе говорят. Старикашка…

— В чем, говоришь, заключенный? — опять не понял его Султанов.

Теперь Андриевский мог бы хорошо разглядеть человека, который вышел из барака. Но он видел в этом существе лишь такое воплощение человеческого страха, неуверенности, покорности судьбе, что глаза его невольно сами зажмурились на минуту от непереносимой жалости. Не раздумывая, одним движением он выпрыгнул из башни на броню.

Его место у рации занял Карасев.

Очень скоро Карасев услышал в наушниках голос Чигринца и решил ему ответить, потому что понимал его беспокойство от того, что рота перестала получать известия о положении действующего в одиночку ротного командира.

Ч и г р и н е ц. Ветер, Ветер…

К а р а с е в. Я — Ветер!

Ч и г р и н е ц. Будто голос не твой. А? Борис?

К а р а с е в. А это не Борис…

Ч и г р и н е ц. Карасев?

К а р а с е в. Ну.

Ч и г р и н е ц. Здравствуй, Витя.

К а р а с е в. Здорово. Давно не виделись…

Ч и г р и н е ц. Где командир?

К а р а с е в. На броню вылез. Меня оставил на связи. Возражениев нет?

Ч и г р и н е ц. Нет возражениев. Работу кончили? Фрицев много было?

К а р а с е в. По потребности… От нашей колотухи — чисто стало…

Ч и г р и н е ц. Ты за командиром посматривай. Дурной из леса не выстрелит?

К а р а с е в. Ты об этом Борису скажи.

Ч и г р и н е ц. Сам не маленький.

К а р а с е в. Слушай, лейтенант, гусеницу навесили?

Ч и г р и н е ц. Ремонтируем…

К а р а с е в. Не чухайтесь там. Нас уже человек двадцать в клещи взяло… И еще подходят…

Ч и г р и н е ц. Кто подходит?

К а р а с е в. Доходяги. Облепили машину… Мотать отседа надо…

Ч и г р и н е ц. Докладай, чего опасаешься?

К а р а с е в. Опасаюсь, что командир с доходягами баланду разводит. На них смотреть сердце не выдерживает… Страшные, вроде мертвяков… Понял? Как кошки полосатые… Смотреть прямо неохота… Как из сумасшедшего дома… Голосят чего-то, лопочут…

Ч и г р и н е ц. Наши люди?

К а р а с е в. Не… Не по-нашему лопочут… Плачут, понимаешь… Не подошла пехота?

Ч и г р и н е ц. Не видать пока.

К а р а с е в. Чухаются где-то, сволочи! Я таких доходяг еще не видел. Отощали так, аж почернели… Скажи там Ивану, чтоб приказал командиру назад вертаться…

Ч и г р и н е ц. А послушает Борис?

К а р а с е в. Руки, понимаешь, тянут… Сухие колючки в лесу и то пожирней будут… Погодя: чего-то мне командир говорит…

Карасев отключился от Чигринца, наступила долгая пауза…

Дорогая Таня! Наконец сбылась моя мечта! Я скоро на фронт.

Дело было так. Вернулись мы однажды с тактики, и нам как поленом по голове: госэкзамены. Пять дней я трудился, как добрый ишак. Потом нас вывели на плац и прочли приказ о присвоении званий. Мне, моя дорогая, дали один кубарь. Второй топография съела: получил тройку. К тому же поругался с командиром взвода. Придется еще до лейтенанта (полного) два месяца барабанить на фронте. Ну, да мне не особенно обидно. Устроили нам обед. Были генералы и разные важные лица. Обед был с пивом. Получили новое обмундирование и, главное, ничего не делаем и ходим в город. Я сразу пошел на «Сильву». Давненько я не бывал в театре! Интересен был на днях поход с дружком в кино. Достал четыре билета и по неосторожности сказал, что у меня лишние билеты. Что было! Билеты и молодые люди считаются в Саратове остродефицитным товаром. Отдал билет какой-то даме лет 28—30 и сам был тому не рад. Во время сеанса сия фея предложила мне постоянный ночлег, стол и т. д. За что, сама понимаешь. Еле отделался. Теперь я познакомился в театре с одной девушкой, вернее, с девочкой. Ей семнадцать лет, зовут Валя, очень похожа на тебя. Надеюсь, ты не против, если твой Боря немного развлечется? Позавчера во второй раз смотрел «Сильву», вчера «Холопку», сегодня смотрел «Машеньку», а вечером думаю смотаться на «Морского ястреба». Кажется, мы эту картину с тобой смотрели. Валя здорово на тебя похожа. С ней как-то лучше. Только один раз я проговорился. Ну, говорю, Таня (вместо Валя), мне здесь надоело (в цирке), пойдем в более теплое место. Кое-как выкрутился. Слава богу — бога нет! Почти все мои дружки успели пожениться. Женятся по всякому случаю, например: у дамы хороший комсоставский ремень, который остался от мужа, значит, надо жениться, девушка работает на ликерном заводе — порядок! — надо жениться. Наша милость пока от всей этой купли-продажи воздерживается. Живу мечтами и воспоминаниями.