Владимир Михайлов - В свой смертный час

— Говорю, что вижу, — оживленно сказал он. — Я вижу, как одинокий красавец танк несется по лесной дороге, сея ужас и смерть. Как грозный призрак мщения…

— Отставить призрак, — сказал со смехом Карасев. — Ты докладай по инструкции…

— Докладаю по инструкции, — подхватил его слова Борис. — Я — Ветер. Двигаюсь по дороге в юго-западном направлении. Я лечу как демон. Лик мой ужасен. Даже птицы в лесу пригорюнились, даже сизый волк приужахнулся. Гудет мать-земля под гусеницей, на небе красно солнышко чего-то такое делает. Экипаж готов к выполнению боевой задачи. Даже Багратион перестал в носу колупати…

Тут дорога сделала крутой поворот, и почти сразу лес кончился.

Борис увидел открытое пространство полей, покрытых бурой влажной грязью с остатками серого снега. Справа, вдоль леса, метрах в двухстах от него тянулась колючая проволока, по ее концам стояли, как на ходулях, дозорные вышки, от которых, уже перпендикулярно к лесу, снова тянулась лагерная проволочная ограда. За проволокой видны были несколько бараков.

С вышек по танку ударили пулеметы.

В тот же миг Борис плюхнулся на сиденье, захлопнул над собой крышку люка и торопливо послал снаряд в ближнюю вышку. Но, стреляя на полной скорости, конечно, промахнулся. Карасев уже успел загнать в ствол новый снаряд, а Ткаченко притормозил машину. Андриевский намеревался на этот раз прицелиться поаккуратнее, но услышал в наушниках крик Султанова:

— Драпают, гады! К лесу драпают!

Он живо повернул свой перископ направо и сразу увидел вдалеке немецких солдат, поспешно перебегающих полосу земли между лагерем и лесом. Повернув башню, Борис выстрелил по солдатам из орудия и приказал Ткаченко гнать к ним машину. «Тридцатьчетверка» резко свернула с дороги и закачалась на бороздах и кочках широкой полосы земли, лежащей между колючей проволокой и лесом.

— Достань их! — крикнул Борис Султанову. — Достань их, Багратион!

Сразу заработал пулемет Султанова.

Андриевский послал туда же еще один снаряд, хотя прекрасно понимал, как мало толку в том, чтобы стрелять из восьмидесятипятимиллиметровой пушки по десятку бегущих врассыпную людей. Однако один лишь вид этих бараков, вышек с пулеметами, колючей проволоки родил в его душе такую безотчетную слепую ярость, которая была ему незнакома даже в самых жестоких боях.

— Ты что же, тютя, плохо достаешь гадов? — заорал он на Султанова. — Достань его! Достань, говорю!

Он готов был, если бы такое оказалось возможным, оттолкнуть Султанова от пулемета и самому занять его место.

Некоторые из бегущих немецких солдат упали и остались лежать на бугристой земле. Остальные скрылись в лесу.

«Тридцатьчетверка» приблизилась к дальнему углу концлагеря. С этого места стало видно, что те охранники, которым танк перекрыл пути отступления к лесу, побежали теперь в противоположном направлении. Как мыши поодиночке разбегались они от лагеря во все стороны. Бежали, прыгая и спотыкаясь, по голому, липкому, бурому полю.

Вид испуганных охранников еще больше разъярил Андриевского.

— Гони за ближним, — закричал он водителю и добавил резко: — Багратион, не тронь его — доставай пулей дальних.

«Тридцатьчетверка» устремилась за одним из охранников.

Она быстро настигала его.

По-прежнему Борис стоял, высунувшись наполовину из люка, и как будто совсем забыл о том, что представляет собой легкую мишень для вражеской пули. Он смотрел в спину убегавшему солдату.

Тот оглянулся.

Кинулся в сторону.

Танк повернул за ним.

Охранник снова круто сменил направление бега.

Танк, крутнувшись на месте, повернул туда же.

Борис чуть нагнулся, чтобы вытащить из голенища пистолет, но не стал этого делать.

Танк был уже совсем рядом с охранником, который, конечно, слышал рев надвигающегося танка, но продолжал бежать не оглядываясь.

Моя дорогая, моя милая Таня! Только-только получил от тебя телеграмму с праздничным поздравлением. Ее где-то раскопал мой дорогой друг Колька. (Между прочим, он совсем недавно приехал в училище: отстал по дороге из Астрахани. Вот фокусник! По дороге соблазнил какую-то жену полковника и застрял на какой-то станции.) Как я обрадовался твоей телеграмме! По-моему, с тобой что-то произошло, ты стала такой внимательной, ласковой и даже больше — н е ж н о й и у д и в и т е л ь н о й. Я не знаю прямо, как тебя благодарить. Мы с Колей справили праздник вдвоем. Два друга, два москвича вспомнили старое. В этот торжественный день я не забыл выпить и за тебя. Стакан воды. Мне сейчас страшно весело и грустно. Весело потому, что весело. Грустно потому, что можешь только мечтать и смотреть на фотокарточку. Какая ты мне кажешься милая и хорошая! И как сильно я тебя люблю! Вот тебе ответ на наши отношения ныне и в будущем. Мне везет: сколько бы я ни играл — всегда проигрываю. Есть пословица: «Не везет в картах, везет в любви». И я этому рад. Ты хочешь получить мою карточку с чубом. Ничего не выйдет. Целых два месяца я растил его и лелеял, и вдруг приказ: остричь и через час доложить. Вот жалко было! А здоровый вырос. Что-то тебе, моя дорогая, везет на знакомства. Молодец, что пишешь правду. Знакомься на здоровье, но только не с сумасшедшими. А то нехорошо получается: здоровая девушка — и вдруг какой-то сумасшедший. Только не обижайся: опять смеется, скажешь. Мне не нравится только то, что ты знакомишься «так, ради скуки». Помнишь, дорогая, как мы с тобой познакомились? Я тоже начинал «так, ради скуки», ради смеха. Плохие, скажу, мои дела! Ты занимайся лучше как следует. Нашим летчикам нужны такие самолетостроители, как ты. Поднялся, сделал петлю себе на шею — и на носилки. Ну, ну, не обижайся: Борис шутки шутит.

В скором времени оканчиваю курс наук и сматываю отсюда удочки. Пора и меру знать. Скоро полтора года, как просвещаюсь. Жизнь идет по чайной ложке. Ой! Чайная ложка! Название сохранилось, а понятие о ней имею весьма смутное. Давно уже я не вижу многих вещей, к которым привык, без которых не представлял себе жизнь. Раньше многогранная и, если можно сказать, красивая, теперь она — чтобы побольше поспать, поесть, быть всегда в теплом, и только. Зеер шлехт, как говорят фрицы. Сейчас усиленно готовлюсь к экзаменам (как в десятом классе). Эх, скорей бы туда, где борются и умирают люди. Живу мечтами, что увижу Москву, тебя, маму. Без этого жизнь для меня теряет всякий интерес. Бесконечно благодарен тебе за телеграмму. Борис.

Покончив с убегавшими охранниками, Андриевский приказал водителю возвращаться к лагерю, а сам начал разворачивать башню орудием назад.

— Чего думаешь делать? — спросил у него Карасев, который все еще держал в руках снаряд, как держит на коленях мать ребенка.