Владимир Михайлов - В свой смертный час

— В Румынии? Вот как? Хороший был офицер. У меня к нему особое отношение. Он мне, можно сказать, жизнь спас. Потом вскорости он погиб.

— Здравствуйте, — говорит нам женщина, которая выходит из соседней квартиры.

— Здравствуйте, — отвечает Петр Харлампиевич и, немного помолчав, спрашивает у меня: — Докурили? Пойдемте в дом. Я вам расскажу, как было дело.

Итак, мамзель, вас ист вос, как говорят фрицы. Варум вы мне не пишете? Прямо не знаю, что и думать. Немножко волнуюсь: мало ли что может в Москве случиться с любимой девушкой. Ну вот, мое путешествие в Челябинск окончено. Я опять в училище. Больше месяца я был свободным человеком, не слышал команды «смирно», мог гулять, ходить вечером с девушками (этого почти не было). До Челябинска доехали шикарно: с эшелоном раненых. Там работал на заводе в качестве рабочего. В ночную смену с восьми до восьми. На работу ходил в трусиках и комбинезоне. Снялся там в натуральном рабочем виде. Не знаю, как вышел: наверно, грязный как черт. Жаль, что обратно ехали всего три дня. Не успел погулять в дороге. Все-таки в Куйбышеве не растерялись: на четверых трахнули четыре котелка и ведро пива. Было дюже здорово! А после целую ночь оправляться бегал. Хотел зайти там к Надежде Сергеевне, но не успел.

В училище прежняя карусель. Дают жизни бедному курсанту. Нормальные занятия и еще работа по ремонту танков. И дисциплинка стала очень крепкая. Но мы пока что отплевываемся. Вчера, например, ушли после обеда на речку, якобы стирать обмундирование, и отдохнули. Выпуск будет месяца через два-три. Ну и черт с ним, с выпуском! Как-нибудь проспим эти месячишки. А если станет невтерпеж, то можно совершить какое-нибудь преступление: пошлют на фронт. Эх, фронт, фронт! Скорей бы! Может быть, на днях поеду хоть в Астрахань. Я не должен ехать, но один мой дружок заболел и, возможно, поеду вместо него. Тогда еще напишу. А может, не писать вообще? Или ты не пишешь потому, что засыпалась на экзаменах? Я об этом знаю. Ай, вай, как нехорошо! Что же ты, моя дорогая, делаешь? Тебя, наверно, интегралы замучили? Так, что ли? А помнишь, перед моим отъездом ты обещала мне писать все, всякую мелочь? И що же мы видим? Мы видим, что девушка совершенно отбилась от рук. Ты, кошка, наверно, здорово расстроилась? Напрасно. Это же временное явление. Ты плюй на все и — пересдай! Спроси у своего профессора, что дают для жизни интегралы и прочая ерунда. Ну хватит, а то я такое понапишу, что ты вообще еще бросишь заниматься. Перестань, кошка, хандрить. Ходи чаще в кино, флиртуй с пацанами и чаще пиши мне. А то я все-таки обижен. Не знаю, обижаться или нет? Наши отношения друг к другу, по-моему, изменились, вернее, изменились с твоей стороны. Что-то ни фига не пишется. Короче, дело такое: хочешь — пиши, хочешь — нет. Это дело твое. Может быть, и правда прекратим переписку? Тем более, я думаю, что мы едва ли с тобой когда-нибудь встретимся. У меня много шансов протянуть где-либо на фронте ноги, ибо за своего отца я решил воевать дюже крепко. Не говори об этом маме: это ее разволнует. Ну, хватит об этом. Авось еще напишем друг другу — не удержимся. Таня! Меня очень встревожило ранение Эрика. Куда он ранен? Как только узнаешь его адрес, напиши мне моментально. Если можно (первый раз, по-моему, спрашиваю разрешение), крепко целую. Борис.

В квартире мы идем по узкому коридору мимо большой вешалки, мимо столика с красным телефоном и входим во вторую дверь направо.

Мне уже известно, что в этой квадратной комнате живет второй сын Петра Харлампиевича — студент. Но одновременно, по-видимому, она же выполняет роль гостиной. Посредине стоит стол под ковровой узорчатой скатертью. В углу у окна телевизор. В другом углу — журнальный столик. Вдоль боковых стенок вытянулись напротив друг друга диван-кровать и полированная хельга, за стеклом которой размещена парадная посуда, а на «крыше» — декоративная плетеная корзина с высокой изогнутой ручкой, наполненная пузатыми экзотическими бутылками.

По обстановке комнаты легко определить время, эпоху, но невозможно понять, кто ее хозяин. В ней нет ничего ни от студента, ни от генерала. Точно в таких комнатах я не раз бывал в гостях у писателей, радиотехников, профессоров, машинисток, актеров и продавцов…

— Старший сын у меня отдельно живет. Главный инженер. В соседней комнате — дочка с мужем, внучка. А в третьей уж мы с супругой.

— Тесновато…

— Думаем дочке кооперативную построить. Ребята не понимают, как их отцы жили. Я сам по найму работал. Семья была бедная. Мой-то отец восемнадцать лет батрачил. Четверо детей. Больше трех классов дать нам образования не имел возможности. Одно нам оставалось: идти в военное училище. Все мы, четыре брата, и стали военные. Училище всю мою жизнь направило. Там в партию вступил. Потом, будучи уже командиром, имея семью, детей, начал заниматься в вечерней школе. Семилетка. Десятилетка. Ночи сидел…

Петр Харлампиевич худощав, но у него крепкая, широкая кость, черты лица резко очерчены, волосы седы, но густы, пробор имеет четкую линию, лежит волосок к волоску.

Движения у генерала неторопливы, спокойны, уверенны. Видно, что этот человек серьезно относится к жизни. Поэтому мне нетрудно представить себе, как молодой командир сидит вечерами за кухонным столом, склонившись над школьным учебником. Упрямо, методично, медленно переворачивает он страницы, возвращается назад, никогда не перескакивает через параграф. Но все вперед, вперед…

— В академии тоже трудновато приходилось. Особенно геометрия. Ночами брал. Ну, на тройки вытягивать удавалось. Однажды, правда, двойку за контрольную получил. Все! Отчислят, думаю! Оказалось, что главное — устный экзамен. Поставили четверку. Некоторые списывали на контрольной, а на устном получили двойки, — тех отчислили.

За дверью, в коридоре, идет приглушенная жизнь. Тихие шаги. Шепот. Покашливания. Но в комнату никто не входит.

— Значит, вы Андриевским интересуетесь? — возвращается к прерванному разговору Петр Харлампиевич. — Сейчас доложу. Дело было, если не изменяет память, в Прибалтике. Нам была поставлена задача выйти к Балтийскому морю. Такое организовалось соревнование: кто первый привезет командиру корпуса флягу морской воды…

— Я читал об этой операции. Там вы предприняли обходный маневр…

— Честно сказать, — маневра не было.. Я никакого приказа не давал. Просто головной батальон сбился с дороги. Знаете, как в Прибалтике? Дорог много. Не туда повернули. Смотрим, вдалеке колонна идет. Хотели атаку предпринять. А со мной в это время были товарищи из штаба корпуса. Там, говорят, как будто должна бригада Коцюры идти. Вот, думаю, положение. Война кончается, а тут под суд попадешь. Ну, все обошлось. Мы сейчас установим точные сроки.