Николай Круговых - Дорога в мужество

— Не сдаешься, сука? Все равно пристынешь!..

Снова щелкнул затвором, и снова, теперь уже над задней стенкой окопа, взвился столб земли и щебня. Лейтенант качнулся, с трудом удерживаясь на сиденье. Суржиков взмахнул рукой, неловко затоптался на месте, с тревожным удивлением глядя на Сергея потухающими глазами, и, сломавшись, рухнул ниц на орудийную станину.

Ствол орудия привалился к брустверу. Подъемник разбило, теперь ствол не поднять…

Сергей не помнил, как очутился подле Суржикова: «Костя, Костя!» А когда поднял голову, лейтенанта в окопе не оказалось. Тяжело подтягивая негнущуюся ногу, открытый солнцу и вражьему глазу, Тюрин уползал навстречу танку, и было при нем две связки гранат и одна жизнь.

Сергей схватил карабин, начал палить по смотровым щелям, точно эта пальба могла помочь лейтенанту.

Человек и танк сближались.

Первая связка взорвалась под самым днищем, не причинив танку вреда. Человек не стал метать вторую. Лежал и ждал. Потом прополз еще метра два — не вперед, а в сторону, чтобы не ошибиться, положить себя прямо под гусеницу.

Когда Сергей, оглушенный близким взрывом, поднял голову, танк, накренившись влево, кособоко сворачивал в болото, метрах в пятидесяти от орудия. Мотор взревел натужно, почихал и заглох. Откинулась крышка башни. Показался танкист в шлеме, сдвинутом на затылок, огляделся, крикнул что-то в глубину люка и выбрался наружу.

Он стоял на броне — светловолосый, огромный, с серебряным крестом на расстегнутом мундире, — глядел прямо сюда, в сторону орудия, снова кричал что-то, и Сергей, притиснувшись телом к горячей стенке окопа и затаив дыхание, хотел сейчас лишь одного: чтобы Чуркин стонал потише.

Ни земли, ни неба. Только танк с желтым крестом на коричнево-зеленой броне и фашист, стоящий на нем во весь рост, без опаски. «Считают, всех выбили… — лихорадочно подумал Сергей. — Ну и пусть. Они сейчас уйдут… Что им остается? Скорее бы…»

Светловолосому подали из люка кувалду, еще что-то.

Сергей сразу понял: решили натянуть гусеницу. Натянут, а потом…

Будто кто толкнул его и вывел из оцепенения. У него ведь в руках оружие. Он обязан продолжать бой, а не праздновать труса. Нет, он не даст им натянуть гусеницу, не даст и уйти, он загонит их в мертвый танк и не выпустит, пока не дождется помощи. «Думаете, всех прикончили, но ведь я-то здесь еще живой!..»

Приклад при отдаче больно толкнул в плечо. Тот, с крестом, взмахнул руками и упал на трансмиссию, второй, высунувшийся было по грудь из башни, живо юркнул назад в люк. Тотчас застрочил станковый пулемет. Пули взвихривали фонтанчики пыли на самом бруствере. Осколком камня Сергею рассекло щеку, но и после этого он не попытался укрыться. То напряженно, до боли в глазах, вглядывался в срез башни, то вел огонь по смотровым щелям.

Пулемет неожиданно смолк. Сергей увидел врагов, убегающих от танка к кустам, — двое уносили третьего, видно, сумели выбраться через нижний люк. Прицелился в одного из них, но выстрелить не успел: откуда-то с луга застрочили автоматы. Их очереди уложили бежавших. Сергей оглянулся. По всему лугу, застланному дымкой, по кустарнику, по болотным кочкам наступала пехота — туда, откуда пришли и не прошли танки…

На бруствере вырос плечистый красивый ефрейтор в гимнастерке с расстегнутым воротом и с пилоткой, заткнутой под погон.

— Это ты, черномазый, столько дыму наделал? Молодец!

— Санитара! — прохрипел Сергей.

— Там они. Сейчас подойдут! — Ефрейтор побежал дальше.

Опять застонал Чуркин. Сергей нашел в нише полузасыпанную песком санитарную сумку, поспешил к нему.

— С Женей что? С сержантом? Я — погожу…

Бондаревич был в беспамятстве, дышал тяжело и часто, грудь его туго стягивали бинты. Это — Женя. Когда успела? Сама она, привалившись спиной к стенке окопа, сидела подле Бондаревича без кровинки в лице, с глазами, в которых Сергей не увидел ничего, кроме боли и ужаса. При его приближении девушка слабо подняла руку и тут же уронила на песок:

— Не подходи!.. Не подходи!.. Не надо!..

Под нею была лужа крови. Девушка суетливо старалась прикрыть ее подолом прожженной, разорванной юбки и твердила одно и то же, будто заклиная:

— Не подходи!.. Не надо!.. Не надо!..

— Стыдно, да? Боишься, да? — закричал Сергей яростно и отчаянно каким-то хриплым, надсадным голосом. — А умереть не боишься?

Она упорно не подпускала его, била по голове, по лицу, он ругался, уклоняясь от безболезненных, но мешавших ему ударов и все туже стягивал ей страшную рваную рану в бедре. Потом Женя, вконец обессилев и стыдясь своей наготы, беспомощно заплакала, всхлипывая, как ребенок. Он прикрыл ее палаткой, на которой стоял до этого телефонный аппарат с оборванными проводами, и, пошатываясь, отошел к Чуркину. Тот теперь лежал, вытянувшись во весь рост. Лицо его было покойно, полураскрытые губы, казалось, только что выговорили: «Кукушка-то сбрехала, каналья, прах ее возьми…» А по гимнастерке, рудой на животе и груди, по лицу его, по голове ползали муравьи, путаясь в волосах, залезая в уши.

Сергей обессиленно опустился на снарядный ящик. «Ты ж говорил — погожу. Как же так, Осипович?» — шептал он, размазывая по лицу копоть, пот и слезы, смахивал вялой рукой со щек Чуркина муравьев, а они все лезли, назойливо, неудержимо.

Не заметил, как и когда выбрался из окопа. Дымились грузовики — Поманысточки и другой, на котором, должно быть, приехал лейтенант Тюрин, стлался над лугом пахнущий жженой резиной удушливый дым.

Солнце было еще высоко. Сколько времени прошло от первого выстрела? Наверное, не более часа. И за это время, за шестьдесят коротких минут, он, Сергей, потерял почти всех товарищей и пережил, испытал столько, сколько не испытал, не пережил за все восемнадцать лет.

Мучила жажда. Вернулся в окоп. В изрешеченной осколками канистре воды не оказалось. Взял котелок, побрел к ручью. Шел, и казалось ему странным, что трава под ногами шелестит, как и час назад, и кузнечики прыгают в ней легко и беззаботно, как раньше, и где-то в камышах басовито, но совсем не по-военному пробует голос водяной жук: «удуд-уду-дуд!» — и стрекочут, стрекочут невидимые цикады.

Когда вернулся, у орудия стоял тягач Григоряна. В кузов его уже успели положить Бондаревича и Женю. Над ними хлопотала заплаканная Танечка-санинструктор. Сержант Кривоносов, с рукой на перевязи и с пластырем на виске, кричал ему, Сергею, как глухому:

— Старшина к вам уехал. Где старшина?

— Там! — также громко ответил Сергей, поняв, что Кривоносов контужен и плохо слышит. — И Поманысточко там, на бугре. Я не знаю, что с ними.

Кривоносов увел с собой людей, кроме Григоряна. Сергей помог Григоряну подцепить к тягачу орудие, прилег за бруствером. Хотелось покоя, забытья, бездумья.