Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Чуркин был догадливее меня.

— Слушай, ты что — очумел? Куда ты так гонишься? — задыхаясь, кричал он, когда я приостанавливался, чтобы нам не потеряться.

— Приказано же — как можно скорей! — Я сам был весь мокрый от усталости и напряжения.

— Какая теперь разница? Полчаса раньше, полчаса позже… Не в нас же дело, в минерах!

— Как не в нас?! Если послали, значит — в нас тоже…

Я чувствовал, что точное следование приказу дает мне право повелевать, и это впервые испытываемое ощущение оказалось и возвышающим, и притягательным. Тем более, что Чуркин и не посягал на это мое право.

— Жмем! — командовал я, и мы жали.

Обратная дорога всегда короче, и путь, на который партизанская колонна потратила больше трех часов, мы проделали за два, а когда приблизились к своему берегу, пурга стала затихать, на востоке проглянула одинокая низкая звездочка, она висела прямо по курсу, и я шел, ориентируясь на нее.

У контрольной лыжни, помеченной еловыми ветками, нас остановил патруль, спросил пароль и проводил до берега.

Впечатление было такое, что четыре фигуры в овчинных полушубках так и простояли на мыске все эти долгие часы. Заметив нас, Аристов ринулся навстречу столь стремительно, что с трудом удержался на ногах на крутом спуске.

— Связные? Что случилось? Докладывайте! Кто старший?

Я оглянулся на Чуркина, готовый, если надо, уступить ему первенство, но тот, устало склонившись грудью на палки, даже взгляда не поднимал от лыж. Пришлось докладывать мне, и я слово в слово повторил донесение.

— Я так и знал! — с досадой обернулся Аристов к приблизившемуся Грекову. — Он, видишь ли, потерял связь с Самсоновым! А Шабалин? Группа Шабалина ушла на Крестовую Губу? — вновь подступил он ко мне. — Я спрашиваю, что передавал Лопаткин о группе Шабалина? Вернул он ее или нет?

Я ответил, что про группу Шабалина нам ничего не говорилось. Аристов не поверил мне.

— Чуркин! Что Лопаткин передал о группе Шабалина? — сделал он шаг к Васе, словно бы меня больше не существовало.

— Ничего не передавал.

— Как ничего? Не может быть! Ты сам видел — ушла ли группа Шабалина? Она должна была уйти вправо за серединой озера. Видел или нет?

— Так ить видимости не было, товарищ майор. В десяти шагах ничего не видно.

— Что вы за связные? Ничего не знаете, ничего не видели… Ну ему простительно, он новичок, — кивнул Аристов в мою сторону, — а ты, Чуркин? Ты ж бывалый партизан! Почему ты ничего не знаешь, ничего не ведаешь?

— Наверно, потому, товарищ майор, что знать нам не положено. Что нам сообщают, то мы и знаем! — неожиданно твердо ответил Чуркин.

— Как не положено? Почему не положено? У тебя что — своих глаз и ушей нет, только язык остался? — Аристов вдруг затих, несколько мгновений молча и гневно сверкал в темноте очками, потом глянул на ручные с зеленоватым циферблатом часы: — Уже половина пятого!

И он начал «елочкой» карабкаться на берег. Мы двинулись следом. Я чувствовал себя обиженным до глубины души. Нет, даже не обиженным, а оскорбленным. Мне хотелось справедливости, я искал слов и не находил их, ибо ничего не понимал. В чем наша вина? Разве мы не исполнили честно и старательно то, что нам было приказано? И вот она, награда… Почему же нам не верят? Нет, я дождусь возвращения Лопаткина, и пусть он скажет, виноваты ли мы в чем-либо.

Наверху долго стояли, вглядываясь и вслушиваясь в безжизненную тишину озера. Пурга затихала, уже и на западном небосклоне в разрывах между тучами начали проступать, гаснуть и снова появляться робкие точечки звезд, всякий раз настораживая нас неожиданностью своего возникновения. Заметно похолодало, снег под лыжами уже не похрустывал мягко и податливо, а сухо и звонко скрежетал, когда Аристов принимался нетерпеливо прохаживаться по краешку мыска.

— А вы чего тут торчите? Не намерзлись еще? — недовольно обернулся он в нашу сторону через полчаса. — Идите, идите! Не нужны вы тут!

— Товарищ майор! Нам о Шабалине действительно ничего не передавали, — не так твердо, как собирался, сказал я.

— Ладно, разберемся!

— Отдыхайте, ребята, — вполголоса произнес стоявший чуть в отдалении Греков и еще тише добавил: — Спасибо за службу!

Мы с Чуркиным шли к дому по той же лыжне, по которой вечером выдвигались к озеру, и вспоминать о прежнем — счастливом и возбужденном моем настроении — было теперь невыносимо больно и неприятно.

«Три партизанских отряда, действующие в Карело-Финской ССР, в середине января одновременно атаковали гарнизоны противника, расположенные в трех населенных пунктах. Советские патриоты истребили до 200 вражеских солдат и офицеров, уничтожили 5 орудий, 3 миномета, 2 радиостанции, прожекторную установку, взорвали и сожгли несколько складов с боеприпасами и продовольствием».

Из сообщения Совинформбюро от 27 января 1943 года

Потом, когда Аристов доложит в Беломорск об успешном разгроме гарнизонов в Линдоме, Крестовой Губе и Тамбиц-маяке, штаб партизанского движения и командование Карельского фронта высоко оценят проведенную операцию, о ней дважды сообщит Совинформбюро.

У партизан будет праздник, будет радость исполненного долга, будут награды и благодарности.

На этой волне возникнет настроение, что нам и дальше всё будет легкодоступным, что в войне настал решительный перелом — тем более наши войска завершали разгром крупной вражеской группировки в Сталинграде, ежедневно освобождались города и населенные пункты, прорвана блокада Ленинграда, крупные силы немцев наконец-то уничтожены под моими родными и многострадальными Великими Луками.

Но наша радость и самоуверенность окажутся недолгими. В феврале и марте последуют несколько малоуспешных, а то и вовсе неудачных походов на вражеские гарнизоны в Заонежье, особенно — многократная безрезультатная попытка разгромить Вороний Остров, и сама собой среди партизан возникнет потребность найти этому объяснение.

Нет, Линдома ничего не утратит в своем значении. Скорее наоборот! На фоне последующих действий она останется самой блестящей операцией южнокарельских партизан в зиму сорок третьего года, такой же памятной, как прошлогодний успешный разгром нескольких гарнизонов на Клименецком острове или полное уничтожение финского карательного отряда под Шалой.

Но и успех, рядом с неудачами, требует своих дополнительных обоснований. Ведь отряды после Линдомы не стали слабее. Наоборот! Новички приобрели опыт, обстрелялись, усилилось вооружение.

Чем же объяснить, что в Линдоме полный и почти бескровный успех, а потом раз за разом одни неудачи?

Неудачи, конечно же, можно оправдать тем, что и противник, наученный горьким опытом, не терял времени даром, стал умней и предусмотрительней. Но не настолько же он был глуп и беспечен тогда, чтоб подставлять себя под партизанский удар? А раз это случилось, то должна же быть веская причина…