Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

А мне нужны были только реальные факты.

К счастью, такие факты, хотя и не сразу, но нашлись.

Не было сомнений в основном. В том, что Алексея Грябина могли приводить и конечно же приводили к матери на опознание, коль в плен попал он за далекой Тумбой, а по пути в лагерь военнопленных в Медвежьегорске Паданы никак не минуешь. И в том, что погиб он через год в своем родном селе. Многие помнят трагический эпизод, как матери пришлось вторично опознавать теперь уже мертвого сына, как с криком «Сынок мой!» упала она без сознания на холодный труп, а затем была выслана финнами в концлагерь Колвясъярви. Кстати, в том лагере отбывала наказание за помощь подпольщику, оказавшемуся финским провокатором, жена карельского писателя Антти Тимонена — Элина Степановна, и она очень хорошо помнит волевую, суровую паданскую женщину Анну Яковлевну Грябину.

В связи с рассказами односельчан об опознании А. Я. Грябиной убитого сына вспомнилось, что в документальной книге финского писателя Лаури Кокконена «Полевая почта» есть подобная сцена. В шестидесятых годах журнал «Север» рассматривал возможность опубликования перевода этой книги.

Лаури Кокконен в годы войны служил офицером просвещения финской армии, работал в оккупированных Паданах директором школы, его и теперь помнят в селе, и книга была написана в форме дневника. В одной из записей он кратко упоминает, что Егор — сын карельской крестьянки Анны Ивановны — находился в плену, что вместе с двумя товарищами он убежал из лагеря, прибежал домой, где его уже ждала военная полиция. Он не успел выхватить гранату, как полиция открыла огонь… Анна Ивановна на вопрос — ее ли это сын — гордо ответила: «Мой он, мой!»

Пусть нас не смущает некоторое различие в именах — книга «Полевая почта» писалась в пятидесятые годы, автор избегал точных адресов и даже Паданы именовал условным названием «Ворнала». И эпизод этот появился в книге не сам по себе, не как значительное событие в жизни села, а в связи с тем, что у автора 17 января 1943 года родился сын, и он радовался: «Мой он, мой!»

Это, конечно, может считаться еще одним косвенным подтверждением, что Алексей Грябин убежал из лагеря военнопленных, явился в родное село вооруженным и был убит, но оно даже намеком не объясняет, как он совершил побег, зачем шел к матери, хотя должен был предполагать, что там его, скорее всего, поджидает засада. Неужели лишь за тем, чтобы оправдаться перед матерью, доказать, что он не трус и не предатель? Сильным должно быть чувство вины, коль человек решился на такое… И только ли перед матерью была его вина?

Да, грустно было сознавать, что «единственный оставшийся в живых карельский паданский парень» уже не сможет рассказать, как и при каких обстоятельствах погиб отряд «Мстители».

Сам он пал последним. Пусть произошло это не 8 августа 1942 года на героической безымянной высоте, а через год, на черном болоте возле паданской дороги, но погиб он по-партизански, с оружием в руках.

Нет, не бежал он ни в Швецию, ни в США, как легко вообразил себе Аксели Оллила, не затаился в плену, пережидая лихое время….

Он уже не может быть свидетелем. Но судьба его становилась как бы олицетворением чести своего отряда. Ведь отряд погибает не тогда, когда погибает командир, а тогда, когда падает сраженным последний боец.

Алексей Грябин был последним…

От того, как он оказался в плену, как вел себя в лагере, как совершил побег, где достал финскую форму и оружие, чем было продиктовано отчаянно рискованное появление троих беглецов в селе, занятом противником, зависело очень многое для понимания души этого парня, судьба которого невольно падала светом или тенью на весь отряд.

Значит, нужно было заниматься побегом.

Требовались не только пересказы и воспоминания, которые из-за давности лет уже обильно сдобрены чертами легендной красивости или субъективными аберрациями памяти, — а какие-то документальные свидетельства из того времени.

Оказалось, что в 1966 году о семье Грябиных писалось в карельской республиканской газете «Комсомолец». Заслуженный артист республики, кантелист Максим Гаврилов в короткой заметке «Сердце матери» рассказал, как во время гастролей в Паданах он был устроен на ночлег в доме крестьянки Анны Яковлевны Грябиной, там обратил внимание на довоенную фотографию, поинтересовался, кто эти молодые ребята на снимке, и в ответ старая женщина поведала ему о судьбе погибших во время войны сыновей — Николая и Алексея. Старший погиб в последние дни войны в Германии, а младший партизанил в родных краях, и его история изложена автором заметки чуть подробнее:

«Однажды, выполняя задание, Алексей был схвачен врагами и заключен в концлагерь. Но юноша не мог смириться. В мае 1943 года, переодевшись в форму вражеских офицеров, он и несколько других военнопленных, захватив оружие, бежали из лагеря. Алексей хотел добраться до родных паданских мест и уничтожить вражеский штаб. Буквально на глазах у вражеских солдат ему с тремя товарищами удалось переправиться через реку в Паданы. Они установили местонахождение штаба и наметили план операции по его уничтожению. Нашлись предатели, которые узнали в чужой форме Алексея Грябина. Оккупанты окружили юных патриотов и расстреляли их из пулеметов».

Не берусь судить, насколько точно изложил Максим Иванович Гаврилов рассказ матери. Возможно, и она для понятности и яркости упомянула такие детали, как намерение сына «уничтожить вражеский штаб» или «нашлись предатели»… Если так, то это были ее догадки. Сама Анна Яковлевна в тот раз с живым сыном не встречалась и знать о его намерениях не могла.

Но скорее всего, эти детали появились в процессе подготовки заметки к печати, ведь без «уничтожения вражеских штабов» или «подлой роли предателей» в ту пору не обходилась ни одна публикация о партизанах и подпольщиках.

Версия оказалась живучей — мне довелось самому услышать ее, когда летом 1986 года беседовал со старожилами села. Конечно же газетная заметка не только «оживила», но и узаконила ее: печатному слову у нас привыкли верить…

После долгих поисков наконец-то удалось с помощью работников карельского облпартархива найти свидетельство и самой Анны Яковлевны.

В одном из фондов хранится запись воспоминаний А. Я. Грябиной «Жизнь в неволе». К сожалению, не оригинал, а машинописная копия — без подписи, без указания, кто и когда записывал. Вероятнее всего, запись сделана сразу после войны, когда карельские историки в течение ряда лет предпринимали экспедиции по сбору материалов о партизанах и подпольщиках, о жизни советских людей в оккупации. Предполагалось издать сборник, но он так и не вышел в свет.