Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

Выходит, был пятый?

Итак — «паданский, карельский парень, оказавшийся в плену»… Кто он и какова его судьба? Если жив, то он единственный, кто смог бы рассказать, что же произошло в трагический день 8 августа 1942 года… Но почему о нем ничего не известно у нас? Неужели он действительно предпочел не возвращаться из плена на Родину? Если он сделал это, то значит, на его совести был какой-то проступок, он совершил что-то такое, за что боялся расплаты…

Какой неблаговидный поступок он мог совершить?

Связь с противником и предательство исключаются, ибо в плену этот «пятый» оказался в ходе последнего боя. Да и какие важные сведения мог он выдать врагу, если в течение уже трех недель партизанская бригада двигалась по лесам, со всех сторон сопровождаемая финскими егерскими подразделениями? Что мог знать о маршруте рядовой партизан или командир отделения, если даже отрядные командиры узнавали о нем лишь перед выходом, а маршрут чуть ли не ежедневно — то вынужденно, то с целью маскировки — менялся. Состояние бригады, ее ежедневно убывающий состав, вооружение и потери — также не составляли загадки для финнов, которые шли по пятам…

Если же он совершил какое-то преступление перед Родиной, уже находясь в плену, то советские контрольные органы, работавшие в Финляндии после перемирия, конечно же должны были узнать об этом. Во всяком случае, какие-то свидетельства должны остаться среди официальных документов.

Конечно, и сам факт сдачи партизана на милость врага считался в военные годы тяжким проступком, даже наказуемым преступлением. Но здесь — все зависело от обстоятельств, при каких это произошло. Одно дело, когда в плену оказывался тяжело раненный, беспомощный человек, и другое, если кто-либо поднял руки по трусости и малодушию.

Судя по всему, «пятый» не был ранен. Иначе Аксели Оллила не преминул бы упомянуть об этом. Не отсюда ли и последовало его логическое построение, что пленный партизан мог не вернуться на Родину, сбежать в Швецию или в США?

Кстати, и Соболев, и другие, побывавшие в финском плену, вспоминали, что за неделю до заключения перемирия между СССР и Финляндией лагерное начальство официально объявило пленным, что каждый, кто чувствует какую-то вину перед своими и не хочет возвращаться на Родину, может заявить об этом, и он будет переведен в другое место.

Нашлись и такие, кто заявил. Но сразу же среди пленных возникли самостийные трибуналы, которые не только судили, но и приводили приговоры в исполнение. Финское начальство, успевшее изолировать многих своих тайных осведомителей, уже не в силах было справиться с такими трибуналами, действовавшими по ночам. Оно накануне приезда советских офицеров из контрольной комиссии на многое закрывало глаза и опасливо ждало — какая будет расплата за прошлое. Не случайно, как выяснилось впоследствии, все основные документы, связанные с лагерями военнопленных, оказались утраченными, их нет теперь в финских архивах, которые были открыты для свободного доступа через 30 лет после войны.

Так что у «пятого» при желании были возможности сбежать на Запад. Но почему-то никак не верилось, что была в том необходимость. За годы войны десятки партизан и подпольщиков оказались в руках врага, были среди них единицы малодушных предателей, но мне не известны случаи побега в Швецию или в США. Предатели предстали перед советским судом.

Чем же все-таки вызвано предположение Аксели Оллила?

Много раз и подолгу вглядывался я в скупые строки статьи, у разных людей перепроверял точность перевода каждого слова, пока наконец не убедил себя, что фраза о дальнейшей судьбе паданского парня вовсе не намек, а только лишь удивление бывшего финского фронтовика тем обстоятельством, что мы до сих пор так мало знаем о трагической судьбе отряда «Мстители».

Сразу стало легче на душе.

Надо искать «паданского парня», который после боя на высоте 195,1 мог оказаться в плену. По имевшимся у меня данным, конечно же неполным и, как выяснилось позже, не всегда точным, — такого в отряде «Мстители» на 8 августа 1942 года не было.

Я связался с заведующим партархивом Карельского обкома КПСС Александром Яковлевичем Ригиным, который по поручению секретаря обкома занимался историей отряда, познакомил его со статьей Аксели Оллила, просил еще раз проверить все архивные материалы.

Через какое-то время он сообщил, что в документах ничего обнаружить не удалось.

Осенью 1981 года в Петрозаводске проходил международный симпозиум историков, посвященный обсуждению темы «Выход Финляндии из войны». В составе финской делегации приехал и Хельге Сеппяля, с которым мы были заочно знакомы. Он знал меня по роману «За чертой милосердия», о котором дважды писал в газете «Хельсинкин саномат» и консультировал финское издание, я с 1972 года был знаком с его монографией «Советские партизаны в годы второй мировой войны».

Мы оказались ровесниками. И даже наши военные биографии как бы зеркально отражали одна другую. В одно примерно время мы добровольцами пришли на войну, он долгое время находился на западном побережье Онежского озера, я — на восточном.

В последние годы он стал известным историком, автором ряда книг, множества статей, соавтором шеститомной, затем и двенадцатитомной финской «Истории второй мировой войны», преподавателем военной академии, подполковником генерального штаба.

Почти тридцать лет он считался авторитетным в Финляндии и преуспевающим официальным военным историком. Издатели охотно печатали его книги, газеты сами искали сотрудничества с ним. Но в последнее десятилетие в его взглядах стала заметней тяга к большей аналитичности, самостоятельности, независимости и даже полемичности в оценках тех или иных событий предвоенной и военной поры. Это не был поворот или отказ от прежних концепций, это была естественная эволюция углубления в правду, какую переживает, наверное, каждый историк, философ или писатель, если он честно и непредвзято относится к своему делу. В период, когда мы встретились, Хельге Сеппяля обдумывал книгу, которая через несколько лет выйдет под названием «Финляндия как агрессор в 1941 году» и вызовет переполох среди официальных военных историков. Остро полемичным было его выступление и на симпозиуме по вопросу выхода Финляндии из войны. Забегая немного вперед, скажу, что следующая его рукопись «Финляндия как оккупант в 1941—1944 гг.» уже не нашла среди финских издателей охотников выпустить ее в свет.

Два вечера мы провели в беседах — поначалу настороженных, потом откровенных, доверительных, даже дружеских, правда, несколько затрудненных из-за необходимости пользоваться услугами переводчика. Об этом сам Хельге Сеппяля вспоминал в очерке «Партизан из Петрозаводска» (журнал «Maalima ja me», № 9, 1983):