Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

На шестой день побега вышли к дороге, долго наблюдали за ней, опасаясь патрулей. Яковлев уже давно начал снова узнавать местность, сказал, что до его родной деревни Шарвары отсюда не больше двух верст, но известие это не обрадовало, а огорчило, ибо получалось, что после блужданий они находятся всего в тридцати верстах от Медвежьегорска, а впереди путь в пять раз больший.

Лишь на тринадцатый день побега группа вышла в район Падан.

В ночь на 26 июня, ведомая теперь уже Грябиным, она пересекла Селецкую дорогу, переправилась через реку и утром остановилась на привал в четырех километрах от села.

Предстояло решить важный вопрос, по которому в группе не было единодушия.

Продукты кончились. Уже третьи сутки шли, съедая в день по паре галет, но и тех уже не оставалось, а силы заметно убывали. Позавчера, когда обходили с запада деревню Топорная Гора, то впервые не удержались от попытки раздобыть хоть что-то из съестного. Отправились трое — Орлов, Яковлев и Каммонен. Потратили чуть ли не весь день, а вернулись ни с чем. В деревушке оказался финский патруль, человек семь-восемь. Час за часом ждали, наблюдая с опушки леса, что патруль уйдет, и лишь к вечеру поняли, что финны никуда уходить не собираются, а наоборот — устраиваются на постой, колют дрова, затопили баню. Мелькнул соблазн — подтянуть группу, дождаться, пока финны отправятся в баню, и внезапно напасть, чтоб поживиться за счет их припасов. Ведь силы-то равные. Но тогда-то, даже в случае удачи, наверняка пришлось бы проститься с мыслью выбраться к своим…

Орлов не решился, упустил случай и теперь мучился в сомнениях — правильно ли он поступил и не заподозрят ли его товарищи в трусости.

Поэтому, когда на дневном привале возле Падан Грябин попросил разрешить ему сходить в село, чтобы добыть продуктов, а большинство товарищей дружно запротестовали, доказывая, что рисковать из-за жратвы бессмысленно, что надо скорей, пока еще окончательно не иссякли силы, двигаться к своим, — Орлов слушал эту перепалку с чувством облегчения и до поры молчал…

…Я вчитываюсь в тогдашние, идущие из военных лет показания участников побега, в их теперешние письма с воспоминаниями о том самом эпизоде в паданском лесу, пытаюсь представить этот спор и с горечью думаю — скажи Орлов в тот момент одно-единственное слово «нет», и всё было бы по-другому. Лучше или хуже — но обязательно по-другому. И для самого Орлова, и для Грябина с Афанасьевым, и для всех участников побега.

Казалось бы, здравый смысл диктовал — «нет». Идти в село, являвшееся центром района, где у финнов и гарнизон, и полиция, и штаб, — это, конечно, риск на грани безумия. А воровать ящики с продуктами из столовой полицейской роты, красть оружие из склада почти на глазах у часового — это разве не риск на грани безумия? Не он ли принес успех? Если бы, вырвавшись на свободу, не стали осторожничать, действовали бы на грани риска, то, может, не сидели бы до сих пор возле Падан, а давно были бы у своих. И не понадобилось бы теперь искать жалкие крохи продовольствия. Что может Грябин добыть у матери? Ломоть хлеба, несколько фунтов муки да ведро картошки… А и без этого теперь не обойтись — до нейтральной полосы не меньше шестидесяти верст, да там еще неизвестно сколько придется идти… Прав Грябин — без продуктов, а значит, без риска, не выбраться. Позавчера поосторожничал, не рискнул — сегодня этого не повторится…

Вероятно, так или примерно так рассуждал Орлов, слушая спор и чуть заметно усмехаясь.

Грябин разошелся вовсю. Он уже уверял, что без продуктов группу не оставит, в крайнем случае — приведет материну корову, да и две тетки живут в Паданах, они тоже не откажут ему в помощи. По душе был Орлову этот молчаливый, но упрямый и рисковый парень — партизан.

И Орлов сказал «да».

Решили идти втроем — Орлов, Грябин, Афанасьев. Кто и как пойдет в село, будет видно на месте. Группа до шести часов утра должна ждать их здесь, потом перейти к берегу озера в нескольких километрах отсюда и ждать там до полудня. Если они не вернутся к этому сроку, то, значит, с ними что-то случилось, и группа должна выбираться самостоятельно… Грябин растолковал Чернову и Нищеву маршрут…

Старшим в группе оставался Чернов.

В шестнадцать часов Орлов, Грябин и Афанасьев отправились в Паданы.

В девять вечера оттуда донеслась недолгая перестрелка, взрыв гранаты, и все стихло.

К назначенному сроку никто не вернулся.

Ждали до шести утра, потом, перейдя к озеру, до часу дня. Потом Чернов взял азимут и повел группу в направлении деревни Сондалы.

ИЗ ПИСЬМА Г. А. ЧЕРНОВА ОТ 3 ОКТЯБРЯ 1987 г.

«Здравствуйте, уважаемый Дмитрий Яковлевич!

Я очень тронут Вашим письмом, в котором сообщили мне такую новость о товарищах по плену и побегу. Для меня это большая радость. Как получу от Вас адреса, буду немедленно писать им. Надя Шаманина для меня осталась навсегда Надей. Мне очень хочется знать, как прошло у них следствие и пострадали ли они.

Почему я так думаю? Потому что обвинение по статье мы подписывали только втроем: Яковлев, Каммонен и я.

Ну это в прошлом, которого не вернешь, и синяки прошли-изгладились, хотя очень обидно…

Да, пока не забыл. Яковлев И. В. действительно работал со мной на 1-й шахте в Коми АССР. Получил пенсию и уехал на родину в Карелию, в гор. Медвежьегорск, и умер, кажется, в 1974 году. Об этом писала мне жена его. Он много раз приглашал в гости порыбачить на озерах, но так и не пришлось.

А теперь о побеге из вражеского лагеря.

Данный побег мы начали готовить с Орловым-Кисличенко и врачом Василием Никитичем Раковским… Мы находились в распредлагере в гор. Медвежьегорске. К нам привозили с лесных лагерей истощенных и больных товарищей по плену, а по выздоровлении отправляли назад.

Лично я многим помогал по силе возможности. В одно прекрасное утро я услышал знакомый голос. Оглянулся, никого из знакомых не обнаружил. Мне показалось, что я ослышался. Но когда из склада возвращался, я опять услышал тот же голос. Подошел и спросил: „Чего вы хотите?“ Тогда он сказал мне: „Разве вы забыли своего товарища“. Я пристально стал смотреть и узнал своего радиста из нашего взвода. Это был Нищев. Он был настолько изменившись — куда его кудри черные делись, ни волос, ни бровей, а ноги опухли, как чурки, и гноились. Я узнал его, даже прослезился. Сразу побежал к врачу и говорю: „Никитич, помоги! Выйди на улицу и посмотри на моего близкого товарища“.

Он обещал сделать все возможное и обещание выполнил, а я в свою очередь начальство упросил оставить по излечении здесь, и устроили его в бане при вошебойке. Он стал 3-им по числу беглецом… Остальных строго выбирали, и не все знали, кто и сколько собирается в побег. Узнали незадолго до побега… Ну да это Вы, наверное, уже знаете…