Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Через пару недель я уже был наряжен в мундир гвардейца и отправлен в крепость, как она там называется, ага, вспомнил: Ломжа. Вот видите, куда угодил Мейлех и кем он был при царе Миколке!

Ну, долго в этой крепости нам не довелось сидеть. Немцы наступали, в бой бросали лучшие полки. И жребий пал также на наш Сербско-Карельский… и так далее полк. В первых же боях мы сильно ударили по пруссакам, остановили их натиск, и наш полк перебросили сразу в Восточную Пруссию, в Мазурские болота. Воевать в болотах… Что может быть ужаснее? Стоит тебе отойти на несколько шагов в сторону от дороги, как ты проваливаешься по грудь в болото, а то и вовсе тебя всасывает трясина, и никто не знает, куда ты девался. Тут во всем своем блеске показал себя наш знаменитый вояка генерал Гудкевич. Завел полк в такой ад, где пруссаки долбали пас без всяких помех. Ни снарядов, ни патронов, ни пищи — ничего нельзя подвезти, а смерть косит и косит, аж в глазах темно.

Мы погибаем, а генерал Гудкевич где-то в тылу пьет-гуляет, о пас ему и думать некогда…

А неподалеку дрался 16-й Императорский драгунский Ладожский гвардейский полк. Тем было еще хуже. Куда как бедовали в этих клятых болотах! А пруссаки знай свое: засыпают нас снарядами, пули свистят — головы не поднять.

И вот в такой момент — дело было к вечеру, солнце давно скрылось — меня отправили в штаб полка с донесением. Пробираюсь по кочкам, по рытвинам, где пригнувшись в три погибели, а где по-пластунски. Пули свистят — головы не поднять.

И вдруг доносится слабый стон:

— Браток, пожалей, погибаю… Спаси, браток…

Я подполз к раненому, а на нем лица нет. Кровища так и хлещет. Нашел в кармане бинт, перевязал его кое-как и тащу к дороге, может, на повозку наскочу, в санроту отправлю несчастного солдата.

Холод собачий. Солдат дрожит как осиновый лист. Снимаю с себя видавшую виды шинельку, набрасываю на него и опять тащу.

— Погибаю… Погибаю… — шепчет он мне. — Запиши адрес жилки… Подольская губерния. Село Лукашивка… Ксении Матяш… Напиши жинке, что ее Кузьма помер от ран… В болотах кончился… Напиши, браток…

Услыхав эти слова, я чуть сам не помер. Слушаю — ушам не верю. Всматриваюсь в бледное, бескровное лицо этого солдата — и дух захватывает, не могу слова вымолвить… Боже мой, так ведь это же наш добрый сосед, пасечник Кузьма Матяш… Я уже был солдатом в летах, а Кузьма — совсем еще молод… Недавно прибыл на фронт… Это был его первый и последний бой… Немного привел его в чувство, дал глотнуть из фляги и тащу дальше, в лазарет… Вы можете спросить Кузьму Матяша, он вам скажет, как я с ним тогда намучился, пока вытащил из-под огня…

Ползу по траве, тащу безжизненное тело, а головы поднять нельзя. Немцы простреливают всю дорогу. Тащу Кузьму на себе и тормошу его каждую минуту, чтобы крепился, взял себя в руки, иначе худо нам обоим придется. Пока мы дотащились да нашли лазарет, ночь и прошла. Передал врачам на попечение раненого соседа, попрощались, как братья, и я поплелся дальше искать наш штаб полка. То была страшная ночь. Как мы с Кузьмой выкарабкались — по сей день не пойму. Видать, солдатское счастье нам сопутствовало. Суждено было воротиться домой, вот и вернулись. Правда, израненные, залатанные, но воротились. Спасибо и за это. Могло быть хуже. Да еще и поныне, когда мы с Кузьмой присаживаемся за кружечкой вина и начинаем вспоминать Восточную Пруссию, Ломжу, Мазурские болота и ту незабываемую ночь, еще и теперь охватывает нас ужас. Мало людей уцелело там, в болотах, после тех боев страшных. Большинство осталось. Вырвались счастливцы…

Мейлех Мазур переводит взор на Днестр, растирает между пальцами потухший окурок, бросает его в сторону и продолжает свое повествование так же неторопливо и размеренно, а окружающие сидят и стоят вокруг и, как бы ни были заняты, все равно внимательно дослушают до конца.

— Так вы, может, интересуетесь, чем все это кончилось, куда девался наш Сербско-Карельский его величества и так далее гвардейский полк и 16-й Императорский драгунский и так далее полк? Так наберитесь еще немного терпения, слушайте. Мы были страшно потрепаны. Пополнения ждать неоткуда, мы голодали, погибали от холода, болезней. А немцы бросили против нас свой знаменитый прусско-баварский конный корпус. День и ночь не прекращались бои. Мы отбивались из последних сил. Не было ни снарядов, ни патронов. Помощь не приходила. Море крови проливалось на тех болотах. Поредели наши полки. Обессиленных, измученных, израненных, окружили нас, живых, и взяли в плен. Спасибо генералу Гудкевичу! Это после его командования нас окружили и захватили в плен. Сам генерал бежал куда-то…

Пруссаки построили пас, а у кого были кресты и медали на груди, тех поставили впереди, чтобы немцы, которые выбежали на дорогу смотреть на нас, видели, что не простых пленных ведут.

Два дня нас гнали под проливным дождем. Гнали через села и местечки, выставляя напоказ, и наконец привели в какой-то лагерь. Это был огромный, захламленный двор бывшего кирпичного завода, опутанный колючей проволокой. Рассказать вам, где мы спали, и на чем, и что ели, — все равно не поверите. Это был ад, где погибали честные солдаты с голодухи, мерли от стужи и болезней. За короткое время там, за колючей проволокой, выросло огромное кладбище. На нас сгнили рубахи. Мы неимоверно мучились, но кресты и медали никто из пас не снял. И я тоже не снял свои железки — два Георгия и медаль «За храбрость». Мы это нарочно носили: пусть, мол, прусские гады, мучители проклятые, видят, что мы честно сражались за свое отечество, и не наша вина, что такие проходимцы, как генерал Гудкевич и ему подобные, довели нас до гибели.

Да, с первого часа, как только нас загнали за колючую проволоку, мы стали думать об одном: как бежать из этого ада. Долго готовились и однажды ночью — у немцев был какой-то праздник — мы напали на постовых, перебили их и, забрав оружие, вырвались на волю. В одиночку и группами мы ушли в болота и леса. Многие из нас добрались до белорусских лесов, а оттуда уже попали домой… И я, как видите, выдюжил, вернулся…

Да, так о чем мы? Интересуетесь, как я дожил до такого почтенного возраста? Я вам могу на это ответить одно: наверное, всевышний решил, что я тоже приду к нему из нашего болотного ада, заранее и вычеркнул меня из списка живых. В этом, вероятно, и есть причина того, что я еще живу. Можете мне поверить, что тот, кто испробовал сладкую жизнь в немецком лагере военнопленных, может быть уверен, что проживет много лет не старея душой…

Вернулся домой… Короткие слова… А сколько за ними горестей, страха, трудностей!

Мейлех Мазур хлебнул горя, пока добрался тогда домой. Исходил немало, в тифозных теплушках ехал. Однажды в вагоне он заболел сыпняком, и его высадили из вагона на какой-то станции. Несколько недель он провалялся в лазарете, высох весь от голода, но выжил. А как выжил — и по сей день не представляет. Солдатское счастье помогло, не иначе…