Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Холодными, злобными глазами посмотрел Шпильке на взбудораженную толпу, на людей, казавшихся ему дикарями. Понимая, что их всех следовало бы перестрелять или хотя бы загнать за колючую проволоку сейчас же, он все-таки подумал, что у него еще хватит времени на это. А сегодня он сделает вид, что прислушался к просьбам местных жителей. Но они запомнят этот день, дорого он обойдется им…

И, подумав немного, комендант сказал:

— Пусть будет по-вашему. Не тронем ваших собратьев… Но глядите! Головой мне ответите, если что не так. Расстреляем и вас и их!.. Понятно?

Через несколько минут каратели сели в машины. Солдаты никак не могли взять в толк, почему сплоховал комендант, неужели испугался безоружных мужиков? Но с начальством солдату не положено вступать в пререкания. Приказ есть приказ. Комендант сел в кабину головной машины. И они умчались в направлении на Яшполь, только пыль вздыбилась.

Ружичане несколько минут стояли, не решаясь тронуться с места. Ужас, охвативший всех час тому назад, еще не прошел, и никто из них не верил, что смертельная опасность миновала, что их не гонят на смерть. И когда до них дошло, что соседи только что спасли их, они ожили и бросились к ним со слезами на глазах.

Гедалья Сантос, совсем поседевший за эти жуткие минуты, обнимаясь с друзьями, сказал:

— Дорогие наши, родные наши! Никто из нас никогда не забудет ваш благородный поступок. Если б не вы… — Сантос почувствовал, как горький ком сдавил горло, и больше ни слова не мог вымолвить. Он никогда не плакал, а сейчас, находясь в тесном окружении верных друзей, не мог сдержать слез, произнес коротко и очень тихо: — Земной вам поклон, родные. Спасибо.

Матяш подошел к нему, обнял, смахнул слезу и сбивчивым от волнения голосом произнес:

— Гедалья, товарищи, за что вы благодарите нас? За то, что мы люди, а не фашисты?

— Я понимаю… И все мы понимаем… — сказал Сантос. — Весь мир знает: друзья познаются в беде.

В полицай-бацирке Степан Чурай чувствовал себя, как в раю.

В самом деле, с тех пор как живет на свете, он не упомнит, чтобы его так боялись люди. Ему и не снилось никогда, что у него будет свой денщик.

Правда, одно его угнетало, даже страшило: местные жители на него смотрели с нескрываемой ненавистью, готовые задушить при первом удобном случае. Когда он ходил по улицам, люди с отвращением отворачивались от него, тихо, а иногда и вполголоса, проклинали.

В последнее время Степан стал побаиваться и Чубенко, своего денщика. У него было такое ощущение, что Лука рано или поздно убьет его.

Страшное предчувствие мучило полицая. Он стал вести себя осторожнее, больше сдерживался. Решил часть награбленного кому-нибудь сплавить. Уж очень оброс он всяким добром. Оно его сковывало и явно мешало в делах…

И пришла ему в голову идея. Вот когда настала пора использовать белую лошадь, которая стояла в сарае, не принося хозяину пользы.

В один из хмурых вечеров, когда не переставая шел холодный колючий дождь и улицы были безлюдны, Степан приказал старику запрягать коня в повозку, которую откуда-то притащил. Он погрузил на нее мешки, ящики с посудой, мягкую мебель, зеркала и велел Луке сесть рядом. Так они пустились в путь-дорогу.

Выехав на околицу, Чубенко слез с повозки:

— Куда мы идем?

— Куда надо! — буркнул полицай, окинув сторожа злобным взглядом. Подобрев немного, сказал, что они едут к его матери в Лукашивку, там оставят вещи и к рассвету вернутся домой.

Лука стал просить оставить его дома: жена сильно расхворалась, нельзя бросать ее одну…

— Холера ее не возьмет, твою старуху, — сказал Степан. — А если помрет, похороним с музыкой, а ты себе молодуху возьмешь! Если жизнь тебе дорога и ты не хочешь заработать пулю в лоб, выполняй приказ. Гони, куда велено…

Взглянув на карабин, Чубенко опустил голову и хлестнул лошаденку.

Чурай достал бутылку водки, колбасу, выпил, закусил и разлегся на мягких узлах, приказав ездовому разбудить его, когда подъедут к Лукашивке.

До глубокой ночи тащились они по дороге, которую здорово развезло. Подъезжали к селу, Степан сам проснулся, огляделся, взял у старика вожжи и погнал лошадь на гору, к своему дому.

Остановившись возле хаты, Чурай громко постучался в дверь.

На пороге появилась высокая, чуть сутулая старуха в черном платке и рваной свитке. Она испуганно взглянула на сына и не так на него, как на карабин и белую повязку на рукаве.

— Чего мямлите, матуся? Принимайте гостей с гостинцами! — кивнул он на повозку с вещами.

Он стаскивал узлы и бросал к порогу. Мать остановила его:

— Что это? Откуда столько добра? Где это ты столько награбил? У людей такое горе, погибают с голоду…

— Ничего, матуся, это мои вещи… Оставлю их пока у вас, потом заберу… Для вас, матуся, у меня тоже есть хорошие гостинцы…

— Что? Гостинцы? — возмутилась мать. — Убирайся ко всем чертям, чтобы я тебя больше не видела! Чтоб тебе добра не было, ирод! Ты бандюга, грабитель, где ты столько натаскал? Людей грабишь?! Так вот… Не знаю я тебя и знать не желаю!..

— Матуся, что ж это вы! Разве сына можно гнать?..

— Какой ты мне сын, если продал душу дьяволу! Рассказывали мне люди, как ты орудуешь в Яшполе, как ты над людьми издеваешься…

Она плюнула и захлопнула дверь.

Он стоял с узлами перед закрытой дверью, разъяренный, готовый убить свою мать.

Чубенко смотрел на него внимательно и презрительно, в душе довольный оказанным полицаю приемом.

Старик громко кашлянул и спросил:

— Что ж это, герр Чурай, мать так тебя встретила?

— Замолчи! Не видишь, старуха совсем спятила!

— Ой, нет! — покачал головой Лука. — Она, видать, башковитая женщина…

Чурай растерянно глядел на дверь и весь кипел от злости. Он испытывал неловкость перед стариком, который смотрел на него насмешливо. Подумав, Степан подошел к окну, осторожно постучал. Долго никто не отзывался. Наконец мать снова появилась на пороге, бросила ему в лицо:

— Не стучи!.. Не пущу! Нет у меня сына-полицая. Нету! Из-за тебя стыжусь людям в глаза смотреть. Ступай прочь, ирод!..

Дверь захлопнулась гулко, словно железная.

Степан постоял несколько минут. Дождь припустил сильнее. Он уже не обращался к старику за помощью, а сам погрузил на повозку награбленное добро. Приказав Луке примоститься сзади, Степан взял в руки вожжи и повернул обратно, в Яшполь. Всю свою злобу он изливал на беззащитное животное, хотя лошадь прилежно месила грязь и тащила тяжелую повозку изо всех сил.

Судьба все же повернулась к полицаю спиной. Как ни старался он добраться пораньше в Яшполь, чтоб никто не встретил, но лошадь с трудом дотащилась, когда уже светало и на улицах началось движение. Он подъехал к дому и только начал сгружать мягкие кресла и зеркала, как услышал шум подъехавшего автомобиля. Обомлел, увидев коменданта. Шпильке вылез из машины, окинул беглым взглядом узлы, мешки, зеркала и весь переменился в лице.