Игорь Угольников - Подольские курсанты

– Черт бы тебя побрал! – остервенело выругался Андропов.

– Взрывом провод перебило, ясное дело. – Они обернулись на голос: решительным злым взглядом смотрел на подрывников «недолеченный» Яхин: – Ну, чего тут думать-то? Говорите, что делать.

Вода у берега хрустела тонкой каемкой льда. В первый момент тело обожгло так, что Яхину показалось, будто он шагнул не в воду, а в горящий костер. Колючая волна пробежала по ногам, обдала поясницу и сковала обручем у самого горла. «Ничего, терпимо…»

Он раскинул руки и как был в сапогах и застегнутой на все пуговицы гимнастерке погрузился в черную неразличимую бездну. Следом бойцы подтолкнули к нему обломок бревна. Яхин ухватился за скользкое дерево и, работая одними ногами, почувствовал себя увереннее.

Вечерние сумерки окутывали позиции по обе стороны реки. Мрачное небо не подавало признаков жизни, пронизывающий ветер метался в кронах голых деревьев, один за другим гнал навстречу пловцу упрямые крутые валы. Яхин старался изо всех сил: размашисто греб свободной рукой, толкал пучину ногами, беззвучно отфыркивался, то и дело косясь в темноту, на немецкий берег. Оттуда с установленной частотой раздавались орудийные выстрелы – с наступлением вечера немцы начинали тревожить наши позиции беспокоящим огнем. Одновременно водную гладь освещали многочисленные прожекторы.

Вот и сейчас несколько молочно-бледных лучей, то расходясь в разные стороны, то сплетаясь друг с другом, ощупывали пространство возле моста. Неясно различимый во мраке, он казался огромным бесформенным чудовищем, нависшим над рекой. Именно с ним, один на один, и должен был сразиться сейчас влекомый безжалостной стихией курсант Яхин.

Вдруг что-то ослепительное блеснуло с противоположного берега, заставив на секунду зажмуриться. Луч! Яхин поднырнул под бревно, надеясь, что его не заметили. Но было поздно – в ту же секунду грянула длинная пулеметная очередь. Яхин переждал и вынырнул на поверхность. Но едва он успел хлебнуть воздуха, как пулемет ударил снова. На этот раз удачнее: одна из пуль щелкнула по бревну, Раиль почувствовал, как круглое деревянное тело от удара провернулось вокруг своей оси. Третья очередь станет для него последней…

Раиль решился на отчаянный шаг. Он не мог подвести, не имел права не выполнить приказ капитана взорвать мост. Всего и делов-то – там, на мосту, вставить в заряд эту самую трубку и поджечь…

Холода он уже не чувствовал – то ли окончательно обморозился, то ли, наоборот, согрелся от размашистых гребков. Он с силой оттолкнул от себя бревно – пусть думают, что это десант. Следом, словно привязанный, потащился за мокрым горбом светлый лоскут прожектора. Яхин набрал воздуха и булькнул по направлению к мосту. Практически тут же раздалась новая пулеметная очередь.

Вконец замерзший и вымотанный слепой дуэлью с вражеским берегом, он кое-как доплыл до ближней опоры моста. Яхин забрался наверх, нащупал разорванные концы шнура – уже хорошо! – пошел дальше по проводке, как учил его Гурвич, и вскоре наткнулся на увесистый брусок взрывчатки. Есть! Теперь дело за малым. Он нащупал за пазухой запальную трубку, проверил в нагрудном кармане завернутые в непромокаемый пакет спички – все на месте.

Раиль несколько минут глядел в темноту. Он не боялся погибнуть, страшно было не успеть наладить подрыв. А все остальное уже не имело значения. Главное: враг не пройдет на наш берег по этому мосту! И Люсе не будет за него стыдно…

Яхин не торопясь вставил запальную трубку, достал спички, чиркнул одной, другой, третьей… Зубы стучали, тело колотил озноб. Но страха не было. Наконец зашипело долгожданное пламя. Он прикрыл его собой…

…Наблюдатели с обеих сторон вздрогнули от неожиданности. Зыбкое спокойствие октябрьской ночи разорвал мощный взрыв. Разрушая и подбрасывая вверх обломки моста, посередине реки взметнулся вверх огромный столб потревоженной воды!

Враг с еще большим остервенением усиливал свои позиции на подступах к Ильинскому рубежу. Особенно сразу после успешных маневров красноармейцев. И все же силы курсантов и сводных подразделений Красной армии, оборонявших позиции по берегам Выпрейки, ощутимо таяли с каждым днем.

В результате многодневных боев оборона центрального участка уже не представляла собой единого целого. Вся тяжесть немецкого удара приходилась теперь на отдельные опорные пункты. Но если огневая мощь и техника советской обороны ослабевали и истощались, то сила духа курсантов и красноармейцев оставалась незыблемой. Казалось, наоборот, чем меньше людей держали оборону, тем прочнее был их строй, тем неприступнее были для фашистов эти доты и траншеи.

Раненые отказывались уходить с поля боя и продолжали биться наравне со здоровыми. Все реже и реже уезжали в тыл машины с красным крестом – бойцы не хотели бросать товарищей, они рвались обратно в окопы, чтобы бить врага все равно чем: снарядом, гранатой, штыком или прикладом… Такой неудержимый порыв мужества и отваги казался непривычным даже для видавшего виды командования.

На большой поляне, позади госпитальных палаток, гудела человеческая толпа. Сотни полторы раненых курсантов, кто с забинтованной головой, кто на костылях или под руку с товарищем, имитируя строй, ждали начальство. Здесь же, переминаясь с ноги на ногу, нервно курили военврач третьего ранга Никитина и фельдшер Петров. Несколько крытых полуторок ожидали своего часа на проселочной дороге.

Полковник Стрельбицкий задержался всего на пять минут. Он примчался на попутке, бодро выскочил из кабины и, поправляя на ходу обмундирование, уверенно зашагал в направлении строя.

Кто-то подал команду «смирно!», но Иван Семенович только махнул рукой – не до парадов. Он остановился в нескольких шагах от первой шеренги. Гул голосов смолк, наступила тревожная тишина. Полковник обвел взглядом курсантов, снял фуражку, промокнул платком лоб и громко выкрикнул:

– Ну? По какой причине отказываетесь ехать в госпиталь? Почему вас опять собирают по дотам и окопам?

Курсанты, почувствовав в голосе командира неподдельное недовольство, замерли в ожидании грозы. Полковник, хоть и считался человеком справедливым и отходчивым, мог, когда надо, устроить настоящий нагоняй. Тем более в теперешних боевых условиях. Кто-то, похоже, самый смелый, отозвался из задних рядов:

– Боимся, товарищ полковник! Вдруг по дороге разбомбят.

Напряжение тут же спало. Послышались робкие смешки – в густоте строя не различишь, чьи именно. На лбу Стрельбицкого разгладилась суровая складка:

– Что-то не верится, что тут собрались трусы.

Заслуженная похвала заметно оживила строй. Курсанты заговорили было наперебой, но кто-то из младших командиров шикнул на говорунов, и галдеж прекратился.