Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

Мейер разглаживает усы большим и указательным пальцем. Он поднимает прищуренные глаза на Беллу, словно ища скрытый мотив.

Белла снимает с цепочки на шее золотую брошь, которую давным-давно подарил ей Яков.

– Пожалуйста, – говорит она, кладя маленькую розу с жемчужиной на ладонь и протягивая ее Мейеру. – Это все, что у меня есть. Возьмите. – Белла ждет с протянутой рукой. – Пожалуйста. Вы не пожалеете.

Наконец Мейер наклоняется вперед, опираясь локтями на стол, и смотрит ей в глаза.

– Курч, – говорит он с сильным немецким акцентом. – Оставьте, Курч. – Он вздыхает и качает головой. – Я сделаю это для вас, но больше ни для кого.

Он поворачивается к охраннику, стоящему по стойке смирно у двери в кабинет.

– Впустите его.

Окрестности Радома, оккупированная Германией Польша

март 1942 года

Куча земли рядом с ямой, которая, Мила знает, станет ее могилой, выросла на полметра в высоту.

– Глубже, – кричит украинец, с важным видом проходя мимо.

Ладони Милы уже покрыты кровью, все тело взмокло от пота, несмотря на мартовский холод. Она снимает свитер, накидывает Фелиции на плечи и крепко перевязывает шарфом правую руку, которая болит сильнее. Нажимая ступней на лопату, она игнорирует жгучую боль и снова бросает взгляд на рельсы.

Офицер стоит перед поездом, сложив руки на груди. Через несколько вагонов от него с десяток украинцев маются от скуки, вертя в руках кепки, винтовки висят за спинами. Некоторые пинают землю. Другие болтают, их плечи трясутся в ответ на что-то сказанное одним из них. Варвары. К доктору Фридману присоединились еще двое евреев. Судя по всему, они тоже оказывали особые услуги и их пощадили. Стиснув зубы, Мила поднимает из ямы очередную горку земли и кладет наверх кучи.

– Смотрите, – шепчет кто-то сзади.

Молодая светловолосая женщина бросила свою лопату. Она быстро и уверенно идет к рельсам, к немцу, расправив плечи, черное пальто плотно охватывает талию, его фалды развеваются сзади. Сердце Милы пропускает удар при мысли о Халине – единственной знакомой ей женщине, которая обладает такой смелостью. Остальные начинают перешептываться и показывать пальцами. Один из украинцев у поезда поднимает винтовку и целится в женщину, и все следуют его примеру. Молодая беглянка поднимает руки.

– Не стреляйте! – кричит она на русском, переходя на бег.

Украинцы не опускают оружие, и Мила перестает дышать. Фелиция тоже смотрит. Стрелки смотрят на немца, ожидая его одобрения, но тот опускает подбородок и пристально смотрит на изящную бесстрашную еврейку. Он качает головой и говорит что-то неразборчивое, и украинцы медленно опускают винтовки.

Мила улавливает профиль молодой женщины, когда та добирается до рельсов. Она красивая, с тонкими чертами лица и фарфоровой кожей. Даже издалека легко увидеть, что ее светлые волосы с рыжеватым отливом могут быть только натуральными. Обесцвеченные волосы, которые теперь были распространены в гетто – что угодно, лишь бы меньше походить на евреев, – легко определить. Мила смотрит, как женщина небрежно взмахивает рукой, второй упираясь в бедро, и говорит что-то, отчего немец смеется. Мила моргает. Она его завоевала. Вот так запросто. Что она предложила? Секс? Деньги? Внутри Милы кипит смесь отвращения к немцу и ревности к красивой бесстрашной блондинке.

Охранники по периметру кричат, и евреи молча возвращаются к рытью. Мила пробует представить, как сама с дерзким и соблазнительным видом пересекает луг. Но, ради всего святого, она же мать. И даже в юности у нее не было таланта к флирту, как у Халины. Ее застрелят прежде, чем она доберется до поезда. А если у нее получится оказаться в пределах слышимости немца, что может она сказать, чтобы убедить его спасти ее? «Мне нечего предложить…»

И тут ее осеняет. Она резко выпрямляется.

– Фелиция!

Фелиция поднимает голову, удивленная напряженностью в ее голосе. Мила говорит тихо, чтобы не услышали остальные.

– Смотри мне в глаза, любимая… Видишь женщину там, около поезда?

Мила смотрит на вагон, и Фелиция следует за ее взглядом. Она кивает. Дыхание Милы поверхностное. Ее колотит. «Нет времени сомневаться, ты втянула дочь в это, можешь по крайней мере попытаться вытащить ее». На мгновение Мила опускается на колени, притворяясь, что вытаскивает камушек из ботинка, так чтобы оказаться на одном уровне с Фелицией. Она медленно говорит:

– Я хочу, чтобы ты побежала к ней и притворилась, что она твоя мама.

Фелиция в замешательстве сводит бровки.

– Когда добежишь, – продолжает Мила, – схватись за нее и не отпускай.

– Нет, мамочка…

Мила подносит палец к губам дочери.

– Все хорошо, с тобой все будет хорошо, просто делай как я говорю.

Глаза Фелиции наполняются слезами.

– Мамочка, ты тоже пойдешь?

Ее голосок едва слышен.

– Нет, дорогая, не сейчас. Мне надо, чтобы ты сделала это одна. Понимаешь?

Фелиция кивает, опустив глаза. Мила поднимает ее подбородок, чтобы их глаза опять встретились.

– Да?

– Да, – шепчет Фелиция.

Мила едва дышит, легкие забивает от тоски в дочкиных глазах, от плана, который вот-вот реализуется. Она кивает как можно бодрее.

– Если мужчина спросит, та женщина – твоя мамочка. Хорошо?

– Моя мамочка, – повторяет Фелиция, но слова кажутся ей незнакомыми и неправильными, как что-то ядовитое.

Мила встает и снова бросает взгляд на женщину, которая, похоже, что-то рассказывает. Немец поглощен ею. Мила снимает свитер с плеч Фелиции.

– Беги, любимая, – шепчет она, кивая на поезд.

Фелиция поднимается на ножки, глядя на маму, взглядом умоляя: «Не заставляй меня!» Мила садится на корточки и быстро чмокает дочку в лоб. Встав, она опирается на лопату, она не чует собственных ног, и все вдруг кажется неправильным. Она открывает рот, все материнское в ней вцепляется в горло, умоляя передумать. Но она не может. Другого плана нет. Это все, что у нее есть.

– Беги! – приказывает Мила. – Быстро!

Фелиция разворачивается к поезду, оглядывается через плечо, и Мила снова кивает.

– Сейчас! – шепчет Мила.

Фелиция бежит, Мила пытается снова копать, но все ее тело парализовано, и она может только смотреть, не дыша, как задуманное ею медленно разворачивается перед глазами. Несколько бесконечных секунд кажется, что никто не замечает бегущую через луг малышку. Фелиция уже преодолела треть расстояния до поезда, когда один из украинцев наконец замечает ее и показывает рукой. Остальные поднимают головы. Один из них выкрикивает приказ, который Мила не понимает, и поднимает винтовку. Внезапно все взгляды прикованы к маленькому телу ее дочери, которая бежит, высоко поднимая коленки и широко раскинув руки, растерянная, словно может упасть в любой момент.