Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

– Мамочка! – разрывает прозрачный воздух крик Фелиции, пронзительный и отчаянный.

Мила ждала этого, но все равно сердце разрывается от того, что ее дочь называет мамой светловолосую женщину. Ее глаза мечутся между Фелицией, немцем и украинцем с поднятой в ожидании команды винтовкой.

– Мамо! Мамо! – рыдает Фелиция между всхлипами, приближаясь к рельсам.

Немец смотрит на Фелицию, качая головой, похоже в замешательстве. Молодая женщина смотрит на Фелицию, затем ей за спину. Она тоже сбита с толку. Украинцы по периметру вертят головами и осматривают луг, пытаясь определить, откуда бежит ребенок. «Не смейте показать», – мысленно приказывает Мила, радуясь, что не начала копать вторую яму, для Фелиции. Никто не двигается. Через несколько секунд Фелиция добегает до поезда, и ее крики затихают, когда она обхватывает руками ноги красивой блондинки и утыкается лицом в ее пальто.

Мила знает, что должна копать дальше, но не может перестать смотреть. Молодая женщина опускает глаза на цепляющуюся за ее бедра кроху. Подняв голову, она смотрит на луг, в сторону Милы. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – говорит Мила одними губами. – Возьмите ее. Поднимите на руки. Пожалуйста». Проходит секунда, вторая. Наконец женщина наклоняется и берет Фелицию на руки. Она говорит что-то неслышное и кладет ладонь на затылок Фелиции, целует ее в щечку. Украинцы переглядываются, потом рявкают на засмотревшихся евреев, чтобы те возвращались к работе. Мила выдыхает, опускает голову, успокаивается. «Все хорошо. Теперь можешь дышать», – говорит она себе. Когда она поднимает глаза, Фелиция обнимает женщину за шею, положив голову ей на плечо, она еще тяжело дышит после бега.

– Раздевайтесь! Все! Быстро!

Евреи в панике оглядываются. Медленно они кладут лопаты и начинают развязывать шнурки, расстегивать юбки и ремни на брюках. Мила поднимает трясущиеся руки к верхней пуговице блузки. Несколько человек уже наполовину разделись, их бледная кожа резко выделяется на фоне коричневой земли под ногами.

– Быстрее!

Евреи стоят, вяло пытаясь прикрыть наготу руками, а украинцы наклоняются, чтобы собрать их одежду. Мила отказывается раздеваться. Она знает, что через считаные секунды ее кто-нибудь заметит, заставит раздеться, но как только она снимет блузку, все будет кончено. Ее дочь увидит, как мать застрелят на ее глазах. Она крутит обручальное кольцо и на краткий миг позволяет себе слабость вспомнить, как Селим надел толстый золотой ободок ей на палец, какими полными надежд они были – а потом она моргает.

Не раздумывая, она бросается в сторону поезда, бежит по обезображенной ямами земле, повторяя путь дочки. Она несется изо всех сил. Пирамиды свежевыкопанной земли, темные могилы, солдаты в форме и белокожие тела сливаются в одно размытое пятно, пока она бежит, впившись взглядом не в дочь, а в единственного человека, который может ей помочь, – в немца. В любой момент, понимает она, прозвучит выстрел и пуля отправит ее кубарем по земле. Зрение сузилось до узкой полоски, Мила считает уходящие секунды, чтобы сохранять хладнокровие. «Только доберись до поезда», – велит она себе. Холодный воздух обжигает легкие, икры горят от напряжения. Молодая женщина возле поезда, все еще держа Фелицию на руках, отвернулась, чтобы девочка не увидела приближения Милы.

И вот, каким-то чудом двадцать метров позади. Мила у поезда, невредимая, стоит рядом с немцем и тяжело дышит, ноги трясутся, а она вжимает свое обручальное кольцо в мясистую ладонь.

– Очень дорогое, – говорит она, стараясь отдышаться, приказывая себе не встречаться глазами с Фелицией, которая повернулась на звук ее голоса.

Немец смотрит на Милу, вертит в пальцах золотое кольцо, кусает его. Теперь по серебряным лычкам на плечах Мила видит, что он гауптштурмфюрер [95] Гауптштурмфюрер – командир роты в СС. . Она жалеет, что ее телу не хватает изгибов или пухлых губ, что она не способна сказать что-то забавное или кокетливое, что убедило бы пощадить ее. Но чего нет, того нет. Все, что у нее есть, это кольцо.

Раздается треск выстрела. Колени Милы подгибаются, и она инстинктивно прикрывает затылок руками. Стреляли, понимает она, не в нее, а скорее всего в кого-то на лугу. На этот раз в женщину. Как и Мила, та попыталась сбежать. Мила медленно встает и сразу же смотрит на Фелицию. Женщина, которую она назвала мамой, успела закрыть ей глаза свободной рукой и сейчас что-то шепчет ей на ушко, и сердце Милы переполняется благодарностью. Украинцы по периметру с криками набрасываются на последнюю жертву, которая исчезает, когда один из них ногой сбрасывает труп в яму.

– Проклятый бардак, – произносит немец, убирая кольцо Милы в карман. – Ждите здесь, – раздраженно пыхтит он, оставив женщин одних у поезда.

Мила, еще тяжело дыша, смотрит на молодую блондинку.

– Спасибо, – шепчет она, и женщина кивает.

Фелиция поворачивается и встречается глазами с Милой.

– Мамочка, – шепчет она, по носу ползет слезинка.

– Тише, тише, все хорошо, – шепчет Мила. Она еле сдерживается, чтобы не потянуться к дочери, не обнять ее. – Я здесь, любимая. Все хорошо.

Фелиция снова зарывается личиком в лацкан пальто незнакомки.

В поле солдаты продолжают орать.

– Построиться! – приказывают они.

Их голоса холодны и беспристрастны. Пока евреи, дрожа, стоят у своих могил, гауптштурмфюрер приказывает украинцам тоже выстроиться в ряд.

– Идем, – говорит Мила, обнимая женщину за талию.

Они торопливо забираются в почти пустой вагон к остальным помилованным. Как только они скрываются из поля зрения солдат, Мила забирает Фелицию и прижимает к себе, наслаждаясь ее теплом, запахом волос, прикосновением ее щеки к своей. Группа забивается в угол, повернувшись спинами к лугу. Снаружи слышны рыдания. Мила закрывает ушко Фелиции ладонью и прижимает ее головку к груди, стараясь заглушить звуки.

Фелиция крепко зажмуривается, но она все понимает. Она знает, что сейчас произойдет. И при звуке первого приглушенного выстрела понимает своим трехлетним умишком, что никогда не забудет этот день: запах холодной безжалостной земли, как задрожала под ней почва, когда мужчина через ряд попытался сбежать, как его кровь вытекала из дырки в голове, словно вода из опрокинутого кувшина, боль в груди, когда она со всех ног бежала к женщине, которую никогда до этого не видела, и теперь звуки выстрелов, один за другим, снова и снова.

Рио-де-Жанейро, Бразилия

март 1942 года

С момента прибытия в Бразилию в августе Адди понял, что лучший способ не слишком зацикливаться на неизвестности, на альтернативной вселенной, которую он оставил позади, – это двигаться дальше. Если он достаточно занят, то может видеть Рио таким, какой он есть. Может оценить дома из известняка и поросшие деревьями горы, отроги Серра-ду-Мар позади прекрасной береговой линии; вездесущий соблазнительный запах жареной, соленой трески; узкие многолюдные мощеные улочки центра, где разноцветные португальские колониальные фасады соседствуют с современными серийными многоэтажками; пурпурные жакаранды, которые цветут, если верить календарю, осенью, но на самом деле в Бразилии это весна.