Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

Фелиция кивает.

Мила снова смотрит на часы. Она опаздывает. Ей придется бежать до мастерской. Она напоминает Фелиции про хлеб в кладовке, про правило ходить в носочках, про тайник в кабинете, где она должна спрятаться и сидеть неподвижно, как статуя, если кто-нибудь постучит в дверь, пока Мила на работе.

– До свидания, любимая, – говорит Мила, целуя Фелицию в щеку.

– До свидания, – шепчет Фелиция.

Снаружи Мила запирает дверь в квартиру и на мгновение закрывает глаза, молясь, как она делает каждое утро, чтобы немцы не вломились в квартиру, пока ее не будет, чтобы через девять часов она вернулась и нашла свою дочь там же, где оставила.

Фелиция хмурится. Голова гудит от мыслей. Ее папа где-то там, она уверена. Он вернется к ним. Мама может не верить в это, но она верит. В миллионный раз она задается вопросом, каково будет встретиться с ним, представляет, как он подхватит ее на руки, магическим образом уменьшит ее голод, наполнит счастьем. Мама упоминала способ выбраться из гетто. Может быть, ее новая идея приведет их к папе. Плечики Фелиции опускаются, когда она вспоминает два предыдущих плана. Матрас. Список. Оба были ужасными. И каждый раз она в итоге оказывалась там, откуда начинала, и в еще худшем положении. Мама часто говорит, что надо подождать. Набраться терпения. Фелиция ненавидит это слово.

Миле требуется несколько недель, чтобы собрать все необходимое для своего плана: пару перчаток, старое одеяло, ножницы, две иголки, несколько мотков черных ниток, две пуговицы, кучку обрезков ткани и газету. То, что выносит из мастерской, она прячет в лифчик или за пояс, остро осознавая, что последнего рабочего, у которого при обыске в кармане зимнего пальто обнаружили катушку ниток, убили на месте.

Каждый вечер она прижимается носом к окну и оглядывает кирпичные здания по периметру гетто, изучая каждую из трех арок главных ворот на углу Валовой и Любельской улиц – широкая арка для автомобилей и две поменьше по бокам для пешеходов. И каждый вечер одно и то же: незадолго до шести часов приходят жены немцев в элегантных пальто и фетровых шляпках. Они входят через транспортные ворота и собираются на мостовой, ожидая, пока освободятся их мужья, охранники гетто. Некоторые качают на руках младенцев, другие держат за руки малышей. Пока женщины общаются, около трех сотен евреев, которые возвращаются из дневных трудовых лагерей за пределами гетто, загоняют через боковые ворота. Ровно в шесть часов охранники вместе с женами и детьми выходят через большую арку, и все трое ворот во внешний мир накрепко запирают до утра.

Мила проверяет время. Без десяти шесть. У ворот гетто маленький мальчик отбегает от матери, чтобы обнять за ногу одного из охранников. Кто из этих незнакомцев живет в бывшей родительской квартире? Какая женщина купается в маминой фарфоровой ванне? Кто из детей разучивает гаммы на их любимом «Стейнвее»? От мысли об уютно устроившейся на Варшавской, 14 нацистской семье ее тошнит.

Мила смотрит, как закрываются ворота гетто. Ровно шесть часов.

На этот раз, решает она, ее план сработает. Они с Фелицией убегут. И сделают это при свете дня, на глазах у всех проклятых охранников.

Начался комендантский час, и в гетто тихо. Мила с матерью стоят у маленького кухонного стола, перед ними аккуратно разложены припасы. Горит одна-единственная свеча.

– Жалко, что я оставила выкройки в магазине, – тихо говорит Нехума, вырезая из газеты детали пальто. – Ты должна тепло одеться. У нас нет ничего на подкладку.

Мила кивает, опускаясь на колени, чтобы аккуратно приколоть булавками мамину самодельную выкройку к расстеленному на полу шерстяному одеялу. Они с Нехумой передают друг другу ножницы, повторяя процесс с рукавами, лацканами, воротником и карманами. А потом, сидя друг напротив друга за столом, они начинают шить.

Проходит час за часом. Время от времени женщины поднимают друг на друга блестящие глаза и улыбаются – давно они не шили вместе и сейчас получают удовольствие. Это напоминает им о днях задолго до рождения Фелиции, когда они садились подшить подол или залатать шов, и часто именно в эти вечера, сидя бок о бок, они вели самые важные разговоры.

Около трех часов утра Нехума на цыпочках подходит к кладовке и вытаскивает ящик, открывая спрятанный под ним сейф. Она возвращается с четырьмя купюрами по пятьдесят злотых.

– Вот. Тебе понадобятся.

Мила берет две банкноты и отодвигает оставшиеся две по столу.

– Оставь эти. Я справлюсь. Скоро я буду с Халиной.

Халина уехала из Радома три недели назад, когда Адама направили работать на железной дороге в Варшаве, чинить пути, уничтоженные люфтваффе до падения города. Франка, ее брат и родители уехали с ней. Халина написала, как только устроилась, и звала Милу в Варшаву. «Мы нашли квартиру в центре города, – писала она. Мила знала, это значит, что они живут за стенами гетто как арийцы. – Я пытаюсь организовать нашим родителям места на оружейном заводе в Пёнках. Для тебя в Варшаве полно работы. Франка работает поблизости. Здесь у нас есть все, что тебе нужно. Пожалуйста, найди способ приехать!»

Нехума двигает банкноты обратно по столу.

– Тут у нас есть работа и продуктовые карточки. Ты какое-то время будешь сама по себе, – говорит она, кивая в сторону окна. – Тебе нужнее, чем нам.

– Мама, это последние…

– Нет, не последние.

Нехума тихонько постукивает указательным пальцем по груди. Мила почти забыла. Золото. Две монеты, зашитые в хлопок цвета слоновой кости, – мама замаскировала их под пуговицы.

– И еще аметист, – добавляет Нехума. – Если понадобится, мы его используем.

То, что осталось от столового серебра, купило жизнь Адаму. Все остальное они продали или обменяли на дополнительные продукты, одеяла и лекарства. К счастью, им еще не пришлось расстаться с фиолетовым камнем Нехумы.

– Тогда ладно.

Мила прячет по две купюры с каждой стороны воротника и пришивает его.

Продумывая свой план в первый раз, Мила упрашивала родителей бежать в Варшаву вместе с ней, но они считали, что это слишком опасно.

– Найди свою сестру и Франку, отвези Фелицию в безопасное место, – говорили они. – Мы будем только мешать.

Как ни мучительно Миле это признавать, но они правы. Без них ее шансы на успешный побег выше. Родители теперь двигаются медленно и все еще говорят с легким еврейским акцентом из своего детства. Им будет сложнее притворяться арийцами. В письме Халина упоминала про завод в Пёнках, про план перевести Сола и Нехуму туда. А пока они все еще работали, и все знали, что работа – единственное, что имеет значение в гетто.

Когда комнату наполняет скупой серебристый свет, Нехума откладывает иглу. Мила сметает оставшиеся обрезки ткани со стола в ладонь и прячет их под раковину. Их работа закончена. Мила оборачивает шею шарфом, сшитым из лоскутов эсэсовской формы, и сует руки в рукава своего нового пальто. Нехума встает, проводит пальцами по швам, по петлям в поисках торчащих ниток, смотрит на подол, который заканчивается в сантиметре от пола. Она разглаживает лацкан и дергает рукав, чтобы тот лежал идеально ровно. Наконец она делает шаг назад и кивает.