Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

– По крайней мере американцы вступили в войну, – говорит она, повторяя слова, гуляющие по гетто как искорка надежды, за которую можно уцепиться. – Может быть, немцев можно остановить.

– Может быть, – соглашается Сол. – Но для нас будет слишком поздно, – его голос срывается, и Нехума понимает, что он сдерживает слезы. – Если они возьмутся за радомские гетто, мы будем одними из первых. Они могут пощадить молодых. А может, и нет, кто знает.

В глубине души Нехума знает, что муж прав, но не может заставить себя признать это, по крайней мере вслух. Она берет Сола за руку, целует ее и прижимает ладонью к своей щеке.

– Любовь моя. Я больше не знаю, что будет дальше, но что бы ни было нам уготовано, по крайней мере мы есть друг у друга. Мы будем вместе.

Месяц назад один из детей мог бы им помочь. Но теперь они одни в гетто. Яков с Беллой на армейском складе рядом с гетто Глинице, а Мила, Нехума молится об этом, на пути в Варшаву к Халине. После побега они с Фелицией не вернулись на Валовую, но это может означать что угодно. Теперь, когда ситуация с каждым днем становится хуже и хуже, Халина – их единственная надежда. Но пока что ей не удалось выхлопотать им работу на оружейном заводе в Пёнках, а время уходит.

«Я продолжаю работать над переводом, – пообещала Халина в последнем письме. – Оставайтесь сильными, не теряйте веру».

Они хотя бы на связи с Халиной – могут общаться через письма, тайком прибывающие в гетто при помощи Исаака. Нехуме невыносимо думать о судьбах своих пропавших детей. Она ни слова не слышала от Генека с тех пор, как они с Хертой исчезли из Львова два года назад, и скоро будет четыре года, как она не видела Адди. Она отдала бы что угодно, даже жизнь, лишь бы узнать, что они живы и здоровы.

Нехума подносит руку к сердцу. Нет ничего хуже для матери, и даже ежедневный ад в гетто не в счет, чем жить в таком страхе и неизвестности о судьбе детей. Проходят недели, месяцы, годы, а мучения растут и жгут изнутри, крещендо страданий грозит разорвать ее. Она начинает задумываться, сколько еще сможет выносить эту боль.

Кончиками пальцев Нехума ощущает слабое биение сердца. Ей хочется плакать, но глаза сухие, горло как бумага. Она моргает в темноте, в голове звучат слова дочери. «Оставайтесь сильными, не теряйте веру».

– Халина найдет способ перевести нас на завод, – говорит она почти шепотом после долгой паузы.

Но Сол не отвечает, и по его медленному дыханию Нехума понимает, что он спит.

«Наша судьба, – думает она, – в руках Халины». Мысли Нехумы обращаются к самой младшей из ее детей. К тому, как, еще не умея говорить, Халина требовала внимания, а когда не получала, ее решением было найти что-нибудь хрупкое и сломать. Или просто закричать. Как, учась в гимназии, Халина частенько заявляла, что слишком больна, чтобы идти учиться. Нехума трогала ладонью ее лоб и иногда разрешала остаться дома, только чтобы через несколько минут увидеть, как та шмыгает по коридору в гостиную и там часами лежит на животе, листая один из журналов Милы, вырывая картинки с понравившимися платьями.

Она так повзрослела, ее Халина. Может быть, она действительно сможет вытащить их отсюда. Халина. Нехума закрывает глаза и пытается отдохнуть. Погружаясь в сон, она представляет, как стоит у окна своей старой квартиры и смотрит на верхушки каштанов вдоль Варшавской улицы. Дорога внизу пуста, но в небе летают птицы. В полусне Нехума следит за тем, как они ныряют в облака и выныривают из них, время от времени садятся на ветки, чтобы осмотреться, и снова взлетают. Ее дыхание замедляется. Она засыпает с мыслями о Халине, парящей над ней, широко раскинув руки, словно крылья, ее яркие глаза полны тревоги, пока она придумывает способ спасти всех.

Варшава, оккупированная Германией Польша

май 1942 года

– Думаешь, кто-то донес на нас? – шепчет Халина.

Они с Адамом сидят за маленьким столом на кухне в мансардной квартире, которую снимают в Варшаве.

Адам снимает очки и трет глаза.

– Мы почти никого не знаем в Варшаве, – говорит он.

Они живут в этой квартире месяц, и поначалу чувствовали себя в безопасности. Но вчера жена хозяина заявилась без предупреждения, все вынюхивала, словно взявшая след гончая, и засыпала их вопросами про семьи, работу и воспитание.

– И наши документы идеальны, – добавляет Адам.

Их удостоверения он изготавливал с особенной тщательностью. Выбранная ими фамилия, Бжоза, римско-католическая, кем они и притворяются. Благодаря фальшивым документам и своей внешности – светлым волосам и зелеными глазам Халины и высоким скулам и бледной коже Адама – они легко сходят за арийцев. Но это не отменяет того, что они в Варшаве недавно, без друзей и семьи, и одно это уже вызывает подозрения.

– Что будем делать? Переедем?

Адам надевает очки обратно на нос и смотрит на Халину через круглые стекла в толстой оправе.

– Так мы как будто признаем себя виновными. Кажется… – он замолкает, стуча указательным пальцем по скатерти в бело-голубую клетку. – Кажется, у меня есть план.

Халина кивает. Им отчаянно нужен план. Иначе это вопрос времени, когда жена хозяина донесет на них в полицию.

– Александра подозревает, что мы евреи, несмотря на наши документы… Я пытался придумать, как можно объяснить, что это не так, и единственный способ доказать, я имею в виду действительно доказать… это дать ей увидеть, что мы не евреи. Ну, что я не еврей.

Халина качает головой.

– Не понимаю.

Адам вздыхает, ерзая на стуле.

– Я пробовал…

Он смущенно смотрит на свои колени, но его прерывает новый звук. Кто-то поднимается по лестнице. Адам резко поворачивает голову в сторону двери:

– Это она.

Шаги приближаются. Адам и Халина смотрят друг на друга. Адам показывает на лампочку над раковиной.

– Свет!

Халина непонимающе смотрит на него.

– Лампа над раковиной, выключи ее.

Он расстегивает ремень.

– Зачем? – спрашивает Халина, метнувшись к раковине.

В дверь стучат.

– Иду, – кричит Адам.

Халина дергает за цепочку, и свет гаснет. Адам шарит руками в брюках.

– Ради Бога, что… – выдыхает Халина.

– Верь мне, – шепчет Адам.

Стук становится громче. Адам встает и идет к раковине, застегивая ремень. Халина кивает и идет к двери.

– Вы здесь? Впустите меня!

Голос за дверью пронзительный, на грани истерики. Адам показывает Халине большой палец. В следующее мгновение Александра вваливается в квартиру, сердито глядя на них.

– Здравствуйте, Александра, – произносит Халина, бросая взгляд на Адама, чьи руки как ни в чем не бывало лежат на фарфоровой раковине позади него.

Александра игнорирует приветствие и идет прямиком к Адаму, окруженная недовольством, словно тучей.