Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

– Я люблю вас, – говорит она их силуэтам и закрывает за собой дверь.

17–18 августа 1942 года. Радомское гетто на Валовой ликвидировано. Восемьсот жителей, включая обитателей приюта для стариков и инвалидов и пациентов больницы гетто, убиты в течение двух дней. Приблизительно 18 000 оставшихся депортированы на поезде в Треблинку. Около 3000 молодых квалифицированных рабочих оставляют в Радоме для принудительных работ.

Тегеран, Персия

20 августа 1942 года

Между лопаток ударяет оранжевая вспышка. Генек морщится. Херта инстинктивно прикрывает глаза Юзефа ладонью. Они в числе двадцати польских новобранцев теснятся в кузове старого пикапа, сидя вплотную друг к другу на листах фанеры, уложенных на дно кузова. Все они из разных лагерей, отпущены, как и Генек с Хертой, по амнистии, чтобы сражаться на стороне союзников. Выглядят они ужасно: все покрыты гнойниками, лишаем, коростой, мокрые от пота и населенные вшами волосы прилипли ко лбам. Лохмотья свободно висят на костлявых торсах, и гнилостный запах окружает их, следуя за пикапом, как отвратительная смердящая тень. Несколько самых больных лежат, скрючившись, в ногах у Генека и Херты, не в состоянии самостоятельно сидеть, и, похоже, жить им осталось несколько часов.

Они едут три дня, огибая побережье Каспийского моря по узкой проселочной дороге, окруженной дюнами с изредка попадающимися пальмами.

– Полагаю, мы почти доехали до Тегерана, – говорит Генек.

Они широко распахнутыми глазами таращатся на персов, стоящих вдоль пыльной дороги, а те в свою очередь таращатся на них.

– Наверное, у нас жалкий вид, – шепчет Херта.

Тегеран означает конец – пока что – их путешествия в пять тысяч километров. Прошел год после освобождения из лагеря в Алтынае и девять месяцев с тех пор, как они наконец покинули Вревский в Узбекистане, где были вынуждены провести зиму. Январь и февраль выдались тяжелыми. Получая паек в восемьдесят грамм хлеба и миску водянистого супа в день, они потеряли четверть своего веса. Если бы не выданные Андерсом одеяла, они бы замерзли до смерти.

Но им повезло. Сотни других, приехавших в Узбекистан, как и они, чтобы присоединиться к армии, остались лежать во Вревском. Каждую неделю по поселку громыхала повозка, собирая похожие на скелеты трупы тех, кто проиграл битву с малярией, тифом, пневмонией, дизентерией, голодом. Мертвецов поднимали вилами и складывали кучами за пределами поселка. Когда кучи стали слишком высокими, кто-то полил трупы неочищенной нефтью и поджег, отчего тошнотворный запах висел в воздухе еще долго после того, как тела превратились в пепел.

К марту стало ясно, что Сталин либо не может, либо не хочет должным образом кормить или экипировать ссыльных, завербовавшихся в армию Андерса. Согласно документам, в Узбекистане ждали приказов сорок четыре тысячи новобранцев, однако выдаваемые Советами пайки были рассчитаны на двадцать шесть тысяч. Возмущенный Андерс требовал от Сталина разрешения эвакуировать свои войска в Персию, где они перейдут на содержание Великобритании. Когда Сталин наконец согласился, Генек и Херта отправились в очередной четырехмесячный исход: две тысячи четыреста километров по бесконечным степям и пустыням через Самарканд и Чиракчи к порту Красноводск в Туркменистане на восточном берегу Каспийского моря. Там их окружили сотрудники НКВД с большими холщовыми мешками.

– Бросайте вещи, которые не можете нести, – сказали им.

Довольно бессмысленный приказ, поскольку у большинства не было за душой ничего, кроме одежды.

– Деньги и документы тоже, – их предупредили, что будут обыскивать при посадке. – Любой, кто попытается вывезти из страны деньги или документы, будет арестован.

Генек и Херта потратили последние злотые много месяцев назад. Их польские паспорта конфисковали во Львове. Они попрощались со справками об амнистии и удостоверениями иностранцев, выданными в Алтынае, а также с иностранными паспортами, выданными во Вревском. Без единой монеты и хоть какого-то удостоверения личности в карманах они были настоящими бродягами. Но все это не имело значения – они были готовы выполнить любые требования, лишь бы вырваться из хватки Железного Кулака в заботливые руки британцев и генерала Андерса. И только взойдя наконец по крутому трапу на борт «Кагановича», ржавого грузового судна, которое должно было доставить их в персидский порт Пехлеви, они уловили в горячем соленом воздухе первое дуновение свободы.

Однако после нескольких дней в море этот запах быстро уступил место вони рвоты, фекалий и мочи. Сорок восемь адских часов они стояли бок о бок с тысячами других пассажиров, их обувь пропиталась экскрементами, головы жгло беспощадное солнце, желудки выворачивало от бесконечной качки. Каждый квадратный сантиметр на борту был занят: трюм, палуба, лестницы, даже спасательные шлюпки. Люди умирали десятками, безвольные тела передавали на вытянутых руках над головами к ближайшему проему в ограждении, чтобы бросить за борт, где их поглощало море.

Наконец в августе Генек и Херта прибыли в Пехлеви, персидский порт на южном берегу Каспийского моря. Онемевшие от усталости, с головокружением от голода, жажды и морской болезни, они узнали, что последнее судно, пересекавшее Каспийское море с тысячей с лишним душ на борту, утонуло. Две ночи они спали на пляже Пехлеви под открытым небом, пока не приехал караван пикапов, чтобы отвезти их в Тегеран, где, как им сказали, ожидала дивизия польской армии.

Над головой проносится второй шар, и на этот раз Генек на автомате ловит его. Зачем местным дразнить такую жалкую на вид группу людей? Но когда он разжимает пальцы, то видит апельсин. Спелый. Свежий. Сочный. Первый фрукт за два с лишним года. Он оборачивается посмотреть, кто бросил апельсин, и ловит взгляд молодой женщины в темно-бордовом хиджабе. Она стоит на тротуаре, положив ладони на плечи двух мальчиков перед нею. Она улыбается, ее добрые карие глаза полны жалости, и вдруг становится понятно: апельсин бросили не в знак оскорбления – это дар. Поддержка. Глаза Генека наполняются слезами, пока он катает фрукт в ладонях. Дар. Он машет рукой персидской женщине, и она машет в ответ и исчезает в облаке пыли. Генек не помнит, когда в последний раз незнакомый человек сделал для него что-то хорошее, не ожидая ничего взамен.

Он впивается грязным ногтем в апельсин, чистит его и дает крупную дольку Херте. Она откусывает кусочек и подносит оставшееся к губам Юзефа, тихо смеясь, когда он морщит носик.

– Зе, это апельсин, – говорит она. Новое для него слово. – Pomarańcza [110] Апельсин (польск.) . Скоро ты научишься его любить.