Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

Приближается ее четвертый день рождения, и она просит у мамы новое платье. Может быть, Франка принесла его?

– Это туфли. Я подумала, что лучше сделать вид, будто я пришла доставить их, если кто-нибудь спросит, почему я здесь, – говорит Франка.

– Ох.

Глаза Фелиции как раз на уровне коробки. Она встает на цыпочки, чтобы заглянуть под крышку, гадая, как выглядит пара новых туфель, какой у них запах. Но оксфорды внутри старые и поцарапанные.

– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает Франка, доставая из-за пазухи конверт.

Фелиция смотрит в пол. Ей много чего нужно. Она не отвечает.

Франка прячет конверт на обычное место – за картину над плитой.

– Где пан… как его зовут? – спрашивает она, поглядывая на коридор.

Фелиция не успевает сказать, что Карл еще не выходил из своей комнаты, как в дверь громко стучат. Сначала Фелиция думает, что это подруга Франки, Сабина. Но Франка вздрагивает. Она смотрит на часы, потом на Фелицию. Они уставились друг на друга, не зная, что делать. После очередного удара в дверь Франка поднимает скатерть.

– Прячься, быстро! – шепчет она.

Фелиция заползает под стол. В дверь снова стучат, и в этот раз, похоже, чем-то железным. Если никто не откроет, они выломают дверь, понимает Фелиция.

Франка поправляет скатерть, чтобы та свисала до пола.

– Иду! – кричит она, а потом садится на корточки и шепчет через скатерть: – Если они тебя найдут, ты дочка консьержки.

«Я дочка консьержки». Эти слова она должна повторять, если ее обнаружат. За те месяцы, что она живет в этой квартире, ей еще не приходилось использовать их: до сегодняшнего дня никто, кроме хозяина, не приходил без предупреждения.

– Я дочка консьержки, – шепчет она, привыкая ко лжи.

Как только Франка открывает дверь, Фелиция слышит голоса. Трое или четверо кричат на языке, который она научилась распознавать как немецкий. Голоса принадлежат мужчинам. Они топают из прихожей в кухню. Фелиция под столом вздрагивает от страха, когда ее миски с металлическим грохотом разлетаются по полу.

Среди хаоса она различает голос Франки, та быстро объясняет, что не живет здесь, потом что-то про туфли, но немцам, похоже, это не интересно.

– Halt die Schnauze! [111]– рявкает один, и Фелиция перестает дышать, когда они удаляются по коридору к спальням.

На мгновение все стихает. Фелицию подмывает бежать или позвать Франку, но она решает считать про себя. «Один, два, три». Не успевает она досчитать до четырех, как снова раздаются крики, и она вздрагивает, услышав голос Карла. Это за ним они пришли?

Скоро ботинки грохочут по коридору обратно в ее сторону, и вот на кухне трое, крики становятся все громче, Карл плачет и жалостливо умоляет:

– Пожалуйста, не надо, пожалуйста! У меня есть документы!

Фелиция молится за него, молится, чтобы немцы проверили его документы и ушли, но это бесполезно. Гремит выстрел. Франка кричит, и в следующий миг покрытый линолеумом пол трясется от чего-то тяжелого, упавшего с неприятным звуком.

Фелиция прижимает ладони ко рту, пытаясь сдержать испуганный вскрик. Ее сердце бьется так часто и сильно, что кажется, будто в любой момент выскочит из горла.

Один из незнакомцев смеется. Фелиция старается выровнять дыхание, ее тельце дрожит от усилий. Слышно шуршание. Потом смех. Что-то про злотые.

– Видишь? – хрипит кто-то на ломаном польском, видимо, обращаясь к Франке. – Видишь, что случается, когда они пытаются прятаться? Скажи хозяевам, что мы еще вернемся.

Краем глаза Фелиция ловит какое-то движение. Ярко-алая лента медленно затекает к ней из-под скатерти. Ее чуть не рвет, когда она понимает, что это. Она бесшумно отползает в дальний угол, подтягивает колени к груди и крепко зажмуривается.

– Да, герр.

Голос Франки едва слышен.

Наконец голоса и шаги удаляются, и дверь в квартиру со щелчком закрывается. Немцы ушли.

Инстинкт велит Фелиции двигаться, как можно быстрее выбраться из-под стола, прочь от кровавого зрелища, но она не может. Она опускает голову на колени и плачет. В следующий момент Франка уже рядом с ней под столом, обнимает ее съежившееся тельце.

– Все хорошо, – шепчет она, прижимаясь губами к ушку Фелиции и качая ее взад-вперед, взад-вперед. – Ты в порядке. Все будет хорошо.

Рио-де-Жанейро, Бразилия

январь 1943 года

Первым делом после возвращения в Рио-де-Жанейро из Минас-Жерайса после окончания работы Адди отправляется в почтовое отделение Копакабаны. В Минасе он каждую ночь молился о том, чтобы пришло письмо, но его надежды вырваны с корнем, как только он входит и встречается взглядом с Габриэлой.

– Сожалею, Адди, – говорит Габриэла из-за стойки. – Я надеялась, что у меня будет что-нибудь для вас.

Видно, что ей искренне жаль сообщать такие новости.

Адди выдавливает улыбку.

– Все в порядке. Тешил себя иллюзиями.

Он проводит пальцами по волосам.

– Хорошо, что вы вернулись, – говорит Габриэла, когда он разворачивается к выходу.

– Увидимся на следующей неделе, – отвечает Адди с натянутым оптимизмом.

Выйдя из почты, он опускает голову. В груди начинает болеть. Он так надеялся. Адди шмыгает носом, борясь со слезами, потом расправляет плечи. «Слезами делу не поможешь, – говорит он себе. – Нужно делать больше. Что-то. Что угодно». Днем он пойдет в библиотеку. Будет листать иностранные газеты в поисках подсказок. Может быть, найдет какие-нибудь новости, поднимающие настроение. То, что он читал в Минасе, вызывало тревогу, а иногда приводило в замешательство. В одной статье попытки Гитлера уничтожить евреев в Европе назывались «умышленным массовым убийством» и приводилось немыслимое количество жертв. В другой статье говорилось, что «еврейский вопрос» слишком преувеличен, что евреев не уничтожают, а просто притесняют. Адди не знал, чему верить. И его раздражало, что даже те крохи информации, которые он находил, обычно помещали где-то в середине, как будто редакторы и сами не были уверены в правдивости фактов, как будто заголовок «Более миллиона смертей с начала войны» не просится на первую страницу. Определенно, в Бразилии уделяли мало внимания судьбе евреев в Европе. Но сам Адди только об этом и думал.

Он надевает солнечные очки и машинально сует руку в карман, чтобы нащупать мамин носовой платок, и трет мягкую белую ткань между пальцами, пока глаза не высыхают. Он смотрит на часы. Через пятнадцать минут он обедает с Элишкой.

Элишка приезжала к нему в Минас один раз, но эта встреча не помогла восстановить то, что казалось разорванными отношениями. Элишка пришла в отчаяние, когда он рассказал ей, что поглощен только мыслями о семье и не может думать ни о чем другом.

– Хотела бы я понимать, что ты испытываешь, – сказала она, и впервые Адди увидел, как она плачет. – Адди… что, если ты никогда не найдешь свою семью? Что тогда? Как ты будешь жить?