Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

В ноябре она начала подкалывать пояс своей юбки, чтобы та не сваливалась. Тогда-то она и поняла, что у нее проблемы, что Яков прав. Ей нужно есть. Заботиться о себе. Ей нужен он. Однако она сомневалась, не слишком ли поздно. Они много месяцев жили врозь: Яков сказал, что так безопаснее, так их фальшивые удостоверения будут убедительнее. Но Белла знала, что он не может просто стоять и смотреть, как она гибнет. Как она может его винить? Она так глубоко погрузилась в скорбь, что забыла о том, что значит любить мужчину, который до того, как ее мир рухнул, был для нее всем. Она поклялась постараться взять себя в руки.

– Мы его возьмем, – говорит мать, положив платье на прилавок.

Белла глубоко вдыхает, прогоняя слезы.

– Конечно, – говорит она. Ее немецкий теперь идеален. – Хороший выбор.

Она выдавливает улыбку. «Не позволяй ей увидеть, что ты расстроена». Она отдает женщине сдачу.

Когда пара уходит, Белла закрывает глаза, опустошенная от усилий сохранять спокойствие. «Всегда будут напоминания, – думает она. – Будут неплохие дни, и будут дни невыносимые». Важно, говорит она себе, что даже в самые трудные дни, когда горе так тяжело, что едва можешь дышать, нужно жить дальше. Она должна вставать, одеваться и идти на работу. Она будет проживать день за днем. Будет жить дальше.

Варшава, оккупированная Германией Польша

февраль 1943 года

Когда мама сказала ей, что наконец нашла для нее безопасное место – монастырь, как она его назвала, – Фелиция сомневалась.

– Там будут другие дети, – сказала Мила, стараясь приободрить ее. – Девочки всех возрастов. И добрые монашки, которые станут заботиться о тебе. Тебе больше не придется сидеть одной.

Фелиции действительно очень не хватало компании, но именно маминой. Ей не нравилось, что Мила снова оставит ее.

– А остальные будут как… как я? – спросила она, на самом деле задаваясь вопросом, захочет ли вообще кто-нибудь из девочек в этом месте, о котором говорила мама, дружить с ней. Они католички, сказала Мила и объяснила, что там Фелиция тоже будет католичкой. Конечно, другие девочки захотят с ней дружить.

– Просто делай, что скажут монахини, любимая, и обещаю, что они будут хорошо о тебе заботиться.

В первый день в монастыре рыжие волосы Фелиции перекрасили в светлый. Она больше не Фелиция Кайлер – она Барбара Чедранска. Ее научили креститься и причащаться. Она провела в монастыре неделю, когда одна из монахинь заметила, как Фелиция произносит свои молитвы, и потащила ее в кабинет матери-настоятельницы, чтобы потребовать объяснений насчет ее происхождения. Фелиция удивилась, услышав уверенность в голосе матери-настоятельницы, когда та отрезала:

– Я давно знаю семью этой девочки. Мы относимся к ней так же, как к остальным.

На самом деле, к отощавшей Фелиции относятся немного лучше, чем к остальным. Мать-настоятельница частенько сует ей кусочек пирога, когда другие не видят, позволяет несколько лишних минут в день побыть на солнышке и внимательно следит в свободное время, вмешиваясь, если старшие девочки, которые назначили худенькую новенькую заморышем, бросают оскорбления или палки.

Низко надвинув шерстяную шапку на лоб, Мила идет вдоль деревянного забора монастырского сада, пытаясь разглядеть лица играющих внутри детей. Ей разрешен один визит в неделю, но сегодня она приехала без предупреждения. Это выше ее сил. Ей тяжело дается разлука с дочерью. Она осматривает сад, стараясь разгадать, кто из закутанных малышей – Фелиция. В темных зимних пальто и шапках дети похожи друг на друга. Они бегают и кричат, их дыхание быстро тающими облачками срывается с розовых губ. Мила улыбается. Что-то в их смехе на мгновение наполняет ее надеждой. Наконец она замечает девочку тоньше остальных, которая, замерев, смотрит в ее сторону.

Мила неспешно подходит к забору, подавляя порыв помахать рукой, перепрыгнуть деревянные перекладины, подхватить дочку на руки и увезти обратно в Варшаву. Фелиция тоже подходит к забору, склонив голову набок и удивляясь, почему мама приехала. Она внимательно считает дни и понимает, что для следующего еженедельного визита слишком рано. Мила улыбается и ласково кивает. «Нет причин волноваться», – говорят ее глаза.

Фелиция тоже кивает в знак того, что поняла. На расстоянии броска камня от мамы она останавливается возле скамейки, ставит на нее ногу и наклоняется, как будто завязывая шнурок. Шапка падает с опущенной головы, и осветленные волосы рассыпаются, обрамляя ее маленькое веснушчатое личико. Она смотрит на маму из-под ноги и, зная, что никто не увидит, машет ей рукой.

«Я люблю тебя», – произносит одними губами Мила и посылает ей воздушный поцелуй.

Фелиция улыбается и возвращает поцелуй. «Я тоже тебя люблю».

Мила смотрит, борясь со слезами, как Фелиция встает, поправляет шапку и бежит обратно к остальным детям.

Тель-Авив, Палестина

февраль 1943 года

У Генека снова болит живот. Когда это происходит – каждые тридцать минут или около того в самом худшем случае, – он, скривившись, сгибается пополам.

– На что это похоже? – спросила Херта, когда боли впервые начались прошлой зимой.

– Как будто кто-то наматывает мои кишки на вилы.

Херта умоляла его показаться врачу, но Генек отказывался. Он считал, что его пищеварительной системе просто нужно время привыкнуть к нормальной еде.

– Все будет хорошо, – настаивал он.

К тому же, в Тегеране полно людей, которым было гораздо хуже, и казалось несправедливым тратить драгоценное время и ресурсы медиков.

Но это было в Персии. Теперь они в Палестине, в распоряжении британской армии, он и его польские сослуживцы из армии Андерса имеют доступ к дюжине медицинских палаток, уйме припасов и команде врачей. Теперь боли стали непрерывными и усилились до такой степени, что Генек гадает, не проела ли язва слизистую желудка.

– Пора, – сказала Херта накануне, в ее тоне было больше раздражения, чем жалости. – Пожалуйста, Генек, покажись кому-нибудь, пока не стало слишком поздно. Не позволяй тому, что еще можно исправить, свалить тебя сейчас, после всего, через что мы прошли.

Генек сидит на краю койки, касаясь пальцами ног земли, одетый только в белую хлопковую рубашку, открывающую спину. Сзади врач прижимает к его ребрам холодный кругляшок стетоскопа, хмыкая себе под нос, пока Генек отвечает на вопросы.

– Ложитесь, – велит доктор.

Генек закидывает ноги на койку и ложится на спину, морщась, когда доктор нажимает пальцами на его бледный живот.

– Полагаю, у вас язва, – говорит он. – Не употребляйте цитрусовые и все кислое. Никаких апельсинов, лимонов. Старайтесь есть только неострую пищу. У меня также есть лекарства, чтобы помочь нейтрализовать кислоту. Давайте начнем с этого и посмотрим, как вы будете чувствовать себя через неделю.